Марина Москвина - Небесные тихоходы
Глава 11. Дождь в Алморе
Ночью мы проснулись от страшного грохота. Это был такой силы гром, о каком мы, жители умеренного климата, даже не имели понятия. Только новые громовые удары, бабахнувшие под окном, заглушали рокот и отголоски отдаленных раскатов. Вспышки молний, вдребезги раскалывающих небеса, ежеминутно превращали непроглядную ночь в ослепительный день.
Сверкнув, на мгновение возникали в разрывах туч цепи дальних северных гор, среди которых высилась сказочная гора Меру — центр всего мироздания, а чуть выше по звездной дороге (столь ярок был молний свет!), внезапно обозначился, в принципе, неразличимый для глаз грешника — райский тысячевратный град царя небесной тверди Индры.
Сам Индра-громовержец, восседая на огромном божествнном слоне, затеял в ту ночь сражение с демонами тьмы — ракшасами. На помощь ему в сияющей колеснице, запряженной сотней фиолетовых коней, с неслыханным шумом и громыханьем скакал повелитель ветров, бог бури Вайю. Следом поспешали их вестники и воины Маруты, раздающие дождь, ибо жуткий ливень обрушился на Алмору.
Мы сели на кровати, протерли глаза — не веря, что такое вообще возможно.
— Дождь, конечно, тут выразительный, — c уважением сказал Лёня.
И отправился в туалет.
А в нашем туалете жил таракан. Мы когда его увидели в первый раз, то хотели отправить к праотцам. Но потом передумали. Лёня сказал, что тут, в Индии, он проникся местной философией и предлагает к этому таракану, единственному в своем роде, отнестись с пониманием. Мы к нему по-доброму, и он к нам — по-доброму, сказал Лёня.
Он был совершенно один, этот таракан, мы его узнавали в лицо. Он не имел привычки шататься без всякого смысла, делать резкие движения, внезапно появляться и разбегаться в разные стороны. Наоборот, его всегда можно было застать в одном месте — под потолком на трубе. Сутками напролет он сидел, не шелохнувшись, иногда чуть-чуть шевеля усами, видимо, еще не окончательно плюнул на этот суетный мир и не ушел в нирвану. Мы нарекли его Модестом, что в переводе с греческого значит «скромный», и начали выказывать ему всяческое дружелюбие.
— Слушай, этот ураган столь сокрушителен, — рассказывал Лёня, вернувшись из туалета, — что даже Модест разволновался и, обеспокоенный, туда-сюда прошелся по трубе!..
Утром мы увидели громадные дождевые тучи, идущие с востока, темные, отягощенные влагой, именуемые в этих краях небесные коровы. Холмы заволокло, дождь лил как из ведра, до блеска отмывая утёсы и разбросанные по холмам валуны. В сером граните, нависшем у нас над окном, виднелась черная прожилка, а темная базальтовая скала от дождя становилась чернее и чернее.
Пруд с лилиями переполнился водой, обезьяны вскарабкались на деревья. Вороны так промокли, отяжелели, что не могли летать, и множество маленьких птичек нашло себе приют у нас под крышей. Квакали лягушки. Красная земля потемнела, и запах мокрой земли проникал во все углы.
Дом отсырел мгновенно: воздух, стены, пол, потолок, простыни, одеяла… Гигрометр на первом этаже показывал влажность сто процентов. С прошлого дождя мы так и не высушили ботинки, решили не выставлять их на балкон, побоялись, что украдут.
В Индии с ботинками какая-то негласная проблема. Хотя удобнее всего здесь шастать во вьетнамках, к ботинкам индийцы испытывают очень уважительное отношение. «Обутому в башмаки — вся земля кожей покрыта», — говорят индусы. Поэтому Лёня ни кроссовки, ни сандалии нигде не бросал без присмотра. Такой у него был могучий уральский страх остаться без обуви в незнакомой обстановке.
Под грохот вышедших из берегов ручьев, которые на глазах превращались в реки и водопады, мы застыли перед окном, объятые ужасом: а вдруг раньше времени начался период муссонных дождей? И теперь будет хлобыстать тут несколько месяцев? Начнутся наводнения, грязевые сели, размоет и без того не слишком крепкие на вид горные дороги, и мы никогда не сможем отсюда уехать, увидеть маму с папой, сына Серёню и нашего старого доброго английского сеттера Лакки…
Когда мы в тюрьму-то рвались, и разверзлись хляби небесные, просто был «грибной» дождик, по сравнению с этим ливнем! Он лил подряд уже часов тридцать, причем не так, как у нас, а шпарил прямыми параллельными струями, обрушивался каскадами!.. Вода из водостоков, падая с крыш домов, раскалывала тысячелетние камни.
Гималайский дождь, скажу я вам, это что-то чудовищное. Ясно, почему в индуизме боги первостатейной важности — боги ливня и бури. А все поговорки у них на эту тему — с «чёрным» юмором: «Женщина пошла топиться, да вернулась, испугавшись дождя», «Не поступил в школу, чтобы под дождь не попасть», и так далее.
В своих рассказах о ветрах, дождях, разливах рек и наводнениях древнегреческий географ Страбон так прямо и заявляет, что Александр Македонский, двинувши войска на Индию, наверняка бы ее завоевал, но вынужден был повернуть назад: ибо его воины смертельно страдали от ливней.
Под вечер мы просто одурели от этого барабанного боя, раскрыли зонты и отправились в город — попробовать позвонить домой, узнать, как там наши, хотя казалось уже недостижимым счастьем расслышать сквозь гром и дожди Алморы далекие родные голоса.
Телефонист весь вспотел, пока набирал московский номер, столь многозначный, что ему, видимо, чудилось, он звонит на Луну. И все равно чего-то не хватило, соединиться с Москвой не удалось. Мы целый час напрасно проторчали на почте.
— Этот дождь кончится когда-нибудь? — спросил Лёня у телефониста в чалме.
Вполне философски настроенный, тот ответил:
— Может быть, да. А может, нет.
С потолка на него давно капала вода. И несколько прозрачных струй с журчаньем падали на стол, подмачивая толстый, потрепанный жизнью справочник с телефонными номерами нашей планеты.
На улице неподвижно стояла стена дождя, такая плотная — за несколько шагов ничего не видать. Хорошо, мы знали уже этот город наизусть — до тупиков, до закоулков, до мельчайших солярных свастик на деревянных орнаментах старых домов и до отвесных скалистых окраин. Мы и сейчас могли бы с Лёней Тишковым по памяти нарисовать и написать подробный путеводитель по Алморе. Почти как в той истории, которую рассказал индийский просветленный Учитель Бхагван Шри Раджнеш.
Однажды царь попросил художника изобразить на стенах дворца Гималайские горы. Художник ответил:
— Мне нужно три года — пожить в Гималаях и ощутить Гималаи. Пока я не стану частицей гор — не смогу их нарисовать. Я должен раствориться в Гималаях.
Прошло три года, художник возвратился и расписал стену за три дня. Царь ахнул. Натуральные Гималайские горы меркли в сравнении с тем, что там было нарисовано.
