Сергей Марков - Юконский ворон
Земля народа кан-юлит кончилась. Дальше лежали дебри, населенные инкиликами, так кан-юлиты называли все племена, живущие в глубине материка. К инкиликам можно было причислить и краснокожих индейцев, называвших себя ттынайцами, и индейцев, смешавшихся с эскимосами и принявших обычаи последних.
Кузьма негодовал, когда Загоскин расспрашивал его о племени юг-ельмут.
— Нет, это не наше племя, русский тойон! Ведь они, как и кан-юлиты, живут в подземных норах, моются мочой и едят только тюлений жир. Они — не воины. Их дело караулить нерпу. Вот ттынаи — это наш народ!
Байдара подпрыгивала на камнях, застревала в подводных корягах. Нередко ее относило сильным течением.
— Ничего, Белый Горностай, — утешал Загоскина индеец, — нам бывало во много раз хуже. Потерпи. Скоро будет редут… Но откуда к нам все время наносит гарь? Вот уже второй день, как у меня ноздри болят от дыма.
Кузьма оказался прав, хотя Загоскин и не чувствовал никакого запаха гари. Колмаковский редут внезапно предстал перед ними, когда путники, волоча байдару, шли вдоль кромки густого чапыжника, близко подошедшего к реке. Низкий синий дым застилал большое пространство вокруг редута, и временами Загоскину и Кузьме приходилось шагать по теплой золе. Устье бобровой речки Квыгым напротив крепости было окутано дымом, синие клочья цеплялись за низкие кровли изб.
Загоскин выстрелил вверх из пистолета.
Из ворот редута навстречу пришельцам поспешил сам Лукин.
— Господин Загоскин? — спросил невысокий плотный человек, по виду креол. — Мы уже про вас прослышаны. Милости просим. Я — здешний управитель Лукин. Пожар тут у нас. Извините, малость лес горит. Плотник наш вздумал бобра на окорок опаливать, да костра не залил. Ну, оно и полыхнуло, изволите видеть. Третий день горим. А плотника я по-свойски поучил, как Александр Андреич нас учил, бывало… — Лукин засмеялся.
Вот он какой — один из первых покорителей Аляски! О Лукине ходило много разговоров. Он потерял отца во время нападения индейцев на Якутат в 1806 году, и его взял к себе на воспитание Александр Баранов, первый главный правитель Русской Америки. Потом Лукин был переводчиком в материковой экспедиции храброго Васильева. Он был пионером Кускоквима, так же как и креолы Малахов, Колмаков и Глазунов. Лукин основал здесь «одиночку» и поселился в ней, окруженный враждебным племенем.
Однажды к Лукину пришли вооруженные индейцы. Они явно хотели разделаться с креолом. Но Лукин не растерялся. Он выбрал самого рослого индейца с лицом, измазанным графитовой пылью, с волосами, осыпанными орлиным пухом, схватил его за плечи, повернул и выкинул за двери. Посрамленный индеец долго ощупывал после этого свои ребра. Он тут же помирился с Лукиным и с тех пор сделался его лучшим другом…
— Голодаем малость мы, Лаврентий Алексеич, — говорил Лукин. — Все припасы приели. Оленей стрелять некому, рыбная снасть износилась. Старую юколу давно прикончили. Семья-то у меня в редуте немалая, сами видите — сорок две души, а работников нет.
Припас ежели какой добывать надо, то из Александровского редута. А туда путь трудный: надо байдары переносить с Аимтака-реки через горы; без переноса не пройдешь. Вот нас эти переносы здесь всюду и губят. Мало таких мест, где цельной водой пройдешь от места до места. Вы нашей пищи попробуйте. Извольте вам горячую лепешку. Мы к муке молотый лягат-корень подмешиваем. И ничего — едим и живы-здоровы. Не хлебом единым жив человек, господин Загоскин! Слово божие иногда надобнее хлеба. Я своим людям Священное писание читаю каждое воскресенье, а в субботу отправляю службу божественную, часовню из старой лавки перестроил. Я вам ее особо покажу.
Лицо Лукина светилось от удовольствия.
— Все это, Лукин, хорошо — и часовня, и Писание. А вот зачем ты кощунствуешь? — спросил Загоскин, с трудом прожевав лепешку, отдававшую травой.
— Я кощунствую? Господь с вами, Лаврентий Алексеич. Обижать изволите. — Лукин даже перекрестился.
— А кто эскимосам такие имена дает? — Загоскин полез в карман и достал святцы в малиновом переплете; в них лежала бумажка с именами эскимосов, крещенных Лукиным.
— Вот тебя небось Степаном да еще Терентьичем вовут, — улыбнулся Загоскин. — А что ты запел бы, если б тебя звали, предположим, Елиудом Эсромовичем, а? Что ты на это скажешь? Погоди, я преосвященному доложу о том, как ты крестишь.
— Ну, и какая тут беда? Верно, так крестил и крещу. Нешто можно варварам сразу давать православные имена? И эти я все равно из Священного писания взял, из родословной господа нашего Иисуса Христа. И из Библии брал, которые повнушительней, — Голиаф, Авессалом, к примеру. Есть и такие у меня новокрещены.
— Ты еще бы Навуходоносора взял, — улыбнулся Загоскин. — Было бы внушительно. Вот что, я твоих Эсромов всех перекрестил, ты так и знай. А больше таких имен не давай, иначе будет худо.
— Нешто за ревность к вере накажут? — с удивлением спросил Лукин, расправляя редкие усы. — Ревностней меня среди креолов не найти. Коренные русские часто удивляются — откуда в нас, креолах, вера такая? А тут ничего нет удивительного. Мы в дикости долго пребывали, и для нас вера — что чистая рубаха для человека, который омылся от грязи и этим чистым всю жизнь дорожит. — Лукин вдруг пристально взглянул на святцы в руках гостя. — Позвольте спросить — где вы святцы взяли?
— В Михайловском редуте Егорыч дал. А что?
— Это не его книжка. А вот чья — точно не упомню, только у него таких святцев не было. Преосвященный владыка в Ново-Архангельске лично святцы и Евангелия раздавал всем служителям редутов и «одиночек», и помню, что тогда Егорычу святцев не досталось; он еще обижался. Ну а чего ему обижаться… Он к вере не очень ревностен.
И Лукин стал рассказывать, как он перестраивал часовню. Он долго жаловался на нехватки. Подумать только, в лампадах вместо масла у него налит медвежий жир, аналой сделан из патронного ящика, благовестить приходится, ударяя в медный котел…
— Чья же книжка эта? — в раздумье несколько раз спрашивал креол, поглядывая на святцы. Очевидно, ему хотелось выпросить их у Загоскина.
В тот вечер они долго говорили о разных делах. Лукин лучше всех знал всю систему «переносов» — волоков от реки к реке. В них заключалась главная трудность сообщения внутри материка Аляски. Без волоков обойтись было невозможно; следовательно, нужно выбирать из них наиболее удобные. Загоскин разостлал карту на столе и, пользуясь указаниями бывалого креола, набрасывал пунктиром места «переносов». Иногда они подзывали Кузьму, дремавшего в углу, и просили его уточнить местонахождение той или иной речки, озера или ущелья. Кузьма по-прежнему не доверял карандашу. Его нельзя было заставить взять в руки «пишущую палку».
