В лесах Сибири. Февраль-июль 2010 - Сильвен Тессон
Ближе к концу дня проверяю, как поживает мой бормыш в банке. Завтра или послезавтра эти рачки-бокоплавы послужат приманкой на рыбалке.
Восемь вечера. Влюбленный во все, что меня окружает, живущий в маленькой бревенчатой хижине на опушке леса между горами и Байкалом, я погружаюсь в блаженную дремоту. Перед сном читаю немного китайской поэзии. Заучиваю наизусть строки, которые можно вставить в разговор, когда сказать больше нечего:
В этом всем для меня заключен настоящий смысл.
Я хочу рассказать, и уже я забыл слова…[12]
26 марта
Снег. Шагая к озеру, широко раскрываю рот и ловлю языком снежинки. Небо кормит меня, как мать — младенца.
Пока не стемнело, с помощью ледобура проделываю лунку недалеко от берега — там, где глубина озера достигает четырех метров. Бросаю туда бормыш. Облачко ракообразных мутит воду. Подождем прихода рыбы. Надоели макароны с соусом.
27 марта
Утро китайской поэзии. Я приехал сюда со снегоступами, коньками, шипованными ботинками, ледорубом и рыболовными снастями, а сам взахлеб читаю истории об отшельниках, сидящих на каменных скамьях и наблюдающих за ветром, шумящим в бамбуковых рощах. Ох уж эти китайские мудрецы! Придумали принцип недеяния и теперь целыми днями могут греться на солнышке у порога своей хижины.
На исходе дня отправляюсь рыбачить. Восседая на табуретке, опускаю в воду снасти. Вижу несколько рыбин, проплывающих мимо, — бормыш привлек их внимание. Рыбалка — чисто китайское занятие. Часы бегут, а вы сидите в неподвижности, не сводя глаз с поплавка и надеясь, что он дернется. Сегодня этого не происходит.
Возвращаюсь с пустыми руками и топлю печаль в алкоголе. Двести пятьдесят граммов водки хорошо разгоняют кровь. За меня, китайские поэты!
28 марта
Мне кажется странной потребность верить в трансцендентность Бога. Почему Бог обязательно должен находиться вне созданного им мира? Треск льда, стайка птиц или величественная сила гор занимают меня больше, чем мысли о том, кто их сотворил. Мне достаточно того, что они существуют. Если бы я был Богом, я бы растворился в снежинках, кедровой хвое, каплях женского пота, чешуйках рыбы и глазах рыси. Это гораздо интереснее, чем парить в бесконечном пространстве, издалека наблюдая за тем, как разрушается наша планета.
Над озером повис густой туман. Горизонта больше не существует. Одеваюсь и выхожу на лед. Берег исчезает из виду на втором километре пути. Только мои следы связывают меня с хижиной. Я не взял с собой ни компас, ни спутниковый навигатор. Если ветер поднимется и сотрет мои следы, я не смогу найти обратную дорогу. Не знаю, что заставляет меня идти. Какая-то нездоровая сила. Я погружаюсь в небытие. Наконец, через два часа, говорю себе: «Хватит!» — и возвращаюсь, ускоряя шаг. Два часа спустя за белой пеленой показываются горы, а потом и моя избушка.
Согласно древней китайской традиции, перед смертью старики удалялись от мира. Среди них были те, кто служил императору, занимал государственные должности, а также выдающиеся мыслители, поэты или простые отшельники. Их хижины были похожи и располагались в тщательно выбранном месте: на возвышенности, недалеко от водоема. В зарослях бамбука играл ветер. Иногда взору открывалась долина, обитатели которой трудились не покладая рук. Дым благовоний помогал скоротать время. Вечером появлялся друг. Его встречали сдержанным приветствием и предлагали чашку чая. Сначала все эти люди хотели решать судьбы мира, а затем позволили миру решать их судьбу. Именно так и происходит в жизни.
Важно помнить, что недеяние древних даосов не означает уныния. Отсутствие действий лишь обостряет восприятие. Отшельник постигает вселенную, и от его внимания не ускользает ни одна деталь. Скрестив ноги, он сидит под миндальным деревом и слушает, как падает на поверхность пруда лепесток. Он наблюдает за тем, как вибрируют в воздухе перья летящих журавлей. Он вдыхает запах цветов, который окутывает его с наступлением вечера.
Перед сном читаю стихотворения Тао Юань-Мина, умершего в 427 году и прожившего прекрасную жизнь в скромной лачуге, наслаждаясь покоем, вином и поэтическим творчеством, благоговейно внимая происходящему вокруг и с чистым сердцем принимая свою судьбу. Засыпаю с мыслью, что вести дневник бессмысленно, потому что есть люди, способные описать свой жизненный путь в нескольких четверостишиях!
29 марта
Утром 3 °C ниже ноля. Почти весенний день. К южному окну слетаются синицы. Внезапный порыв ветра сотрясает кедры, и с них сыплется снег. Пейзаж затянут серой паутинкой.
Читаю китайскую поэзию и неторопливо пью водку. Мир может рухнуть, но узнаю ли я об этом? Деревянная избушка служит мне надежным убежищем. Бревна, алкоголь и поэзия защищают меня, словно трой-ная броня. Как говорят русские, когда хотят остаться в стороне от происходящего: «Моя хата с краю, ничего не знаю».
Далеко-далеко от сибирской тайги Париж диктует свои требования: «Имей обо всем собственное мнение! Возьми трубку! Возмущайся! Будь в курсе событий!» У отшельника, живущего в бревенчатой хижине на краю леса, иные правила: «Не реагируй, не поддерживай разговор, не отвечай на звонки, броди слегка пьяный в снежной тишине, признай, что все тебе безразлично, и читай китайских поэтов».
Ветер усиливается. Мир стучится в окно и просит меня открыть ему. Спасите меня, мои книги! Спаси меня, моя фляжка! А ты, избушка, защити меня от этого злого ветра, который хочет сбить меня с толку. Если бы сейчас кто-то принес газету с новостями, я бы посчитал это концом света.
Долго ищу и наконец нахожу строки Ду Му, поэта IX века:
В маленькой хижине едва вмещается моя постель.
Весь день лежу и смотрю на горы, прилежно вкушая напитки.
Восхищаюсь, когда ночью с ветром приходит дождь
И шумит, словно пьяный, и барабанит в окно понапрасну.
30 марта
Сегодня совершаю марш-бросок к замерзшему водопаду, следуя новому маршруту. Сначала поднимаюсь по южному относительно избушки склону, затем, на высоте в тысячу метров начинаю долгий обходной маневр. Добираюсь до гранитного выступа — изъеденные временем камни выдаются из-под снега, словно лежачие полицейские. Продолжаю подъем по плотному насту.
