Виктор Боярский - Семь месяцев бесконечности
С утра продолжался ветер свыше 10 метров в секунду, температура минус 36 градусов, зябко. Вылез для снежного душа и спрятался от ветра за палаткой. Гарцуя, я едва не наступил на совершенно засыпанного снегом Родена, лежащего тут же рядом с палаткой. Роден, естественно, был недоволен тем, что его потревожили, и, прежде чем я успел извиниться перед ним, встал и отряхнулся от снега так, что у меня отпала всякая необходимость в душе и я быстро ретировался в палатку. Сидевший по-турецки поверх спальника Джеф, одетый в две пары белья и флисовый комплект, так как в палатке было еще холодно, встретил меня словами: «Виктор, не вылезай больше в такую погоду голым на улицу. Мне все время кажется, что и я должен делать нечто подобное, но поскольку никакого желания делать это я не испытываю; мне остается только убеждать себя, что это мне только кажется». В связи с новым расписанием утром теперь у нас уйма времени. Вопроса о том, как его лучше использовать, для нас с Джефом не стояло — надо было всячески растягивать завтрак. Мы начали с того, что разогрели батоны и даже слегка их поджарили, затем я разогрел вчерашнюю гречневую кашу, съели и ее, а времени все еще оставалось очень много, так что пришлось вновь приступить к бутербродам, но уже на основе черного хлеба. Все это сопровождалось большим количеством чая и кофе. Естественно, что из палатки мы выползли с Джефом позже всех!
Когда через три километра мы вышли на место стоянки тягачей, я свернул на колею, не столь сильно заметенную снегом, а все упряжки продолжили движение метрах в пятидесяти левее, там, где поверхность была потверже. Заметно потеплело, и к обеду термометр показывал всего минус 25 градусов! Ветер стих, собаки побежали веселее, и я, стараясь от них не отставать, некоторое время шел не оборачиваясь. Когда же я повернул голову, чтобы посмотреть, где упряжки, то увидел, что они далеко позади, метрах в трехстах, и заняты каким-то ремонтом. Ждать пришлось долго, минут двадцать-двадцать пять, и я уже даже собирался вернуться, но, увидев, что упряжки тронулись, остался на месте. Оказалось, что отслоился пластик на полозьях нарт Джефа. Джеф подвязал пластину какой-то веревкой, и движение продолжилось. Солнце периодически пропадало, скрываемое дымкой, но горизонт продолжал просматриваться. Часов в пять мы увидели прямо по курсу вехи — это было место, где некогда существовала промежуточная станция Восток-1, сейчас же на ее месте были только торчащая из-под снега труба и бочка с установленным на ней газовым баллоном. «Что это?» — спросил меня Этьенн. «Это Восток-1», — ответил я. «Если это Восток-1, то что же представляет из себя Пионерская?» Я сказал, что никогда на Пионерской не был, но, по словам знающих людей, на ее месте нет даже бочки…
К концу дня из-за отвратительного скольжения я почувствовал сильную усталость. Местами лыжи просто упирались, и стоило немалых трудов протащить их немного вперед. Прошли сегодня только 40 километров и остановились километрах в шести за Востоком-1. Пройденное расстояние не слишком вдохновляло после тех переходов, что мы совершали в последние дни, но его было вполне достаточно, чтобы прийти на Пионерскую к 15 февраля.
Сегодня в нашей палатке вечер короткого, но поучительного антарктического рассказа. Джеф начал с философского замечания о том, в чем он видит разницу в представлениях об Антарктиде, бытующих повсеместно и сложившихся в нашем сознании. «Для всех людей, — сказал Джеф, — Антарктида — это прежде всего холод, но холод как бы снаружи, для нас же Антарктида — это прежде всего холод внутри, холод везде». Я согласился, поскольку это было созвучно моим мыслям. Потом внезапно разговорившийся Джеф рассказал мне несколько историй из своей богатой приключениями антарктической жизни. Он вспомнил случай, как однажды во время особенно свирепой пурги на Антарктическом полуострове зимой они вдвоем со своим напарником провели двое суток в палатке, не снимая верхней одежды, так как не были уверены в том, что палатка выдержит порывы ветра. На третье утро, когда ветер немного стих, они вышли из палатки, и его напарник тут же провалился в трещину — спасло его только то, что он был привязан к нартам. А однажды, все с тем же везучим напарником, Джеф отправился по льду залива, а было это в районе английской базы Розера, на остров, отстоящий от берега примерно на 10 километров. На острове их вновь застала сильная метель. Когда ветер стих, они увидели, что чуть ли не до самого горизонта окружены чистой водой. Пришлось ждать около 10 дней, пока встанет лед, затем чуть ли не ползком, проваливаясь, перебираться на берег. Антарктида есть Антарктида, и ее поведение очень часто непредсказуемо… Сегодня был чудесный тихий вечер, настоящие сумерки, тепло (минус 30), засыпать было приятно. Лагерь в координатах: 72,12° ю. ш… 96,55° в. д.
9 февраля, пятница, сто девяносто девятый день.Все-таки, наверное, экспедиция затянулась, и надо ее завершать поскорее! Иначе чем еще объяснить тот факт, что осмотрительный и скрупулезный профессор расколол наш единственный правильный термометр? Поэтому сегодня утром температура была около минус 30 градусов (минус 33 по уцелевшему американскому), тепло, несмотря на это очень много инея в палатке. Впервые попробовал сушить мешок по методике Джефа, вытащив для этого его из чехла. Эта процедура имеет и оборотную сторону: вытащенный из чехла мешок сразу покрывается испариной, и сушить его надо тщательно и до конца, а не то эта испарина превратится в лед. Когда он в чехле, он и нагревается, и остывает медленно, это во-первых, а во-вторых, в чехле ты его не видишь и поэтому не переживаешь от того, что он влажный. Тем не менее подвесил его под потолок, и тотчас же в палатке стало тесно.
Сегодняшнюю ночь я провел со скумбрией в масле, банку которой я положил с вечера в спальник, чтобы согреть ее. У нас с вечера оставался еще рис, поэтому завтрак был чисто японский: рыба с рисом. Уловив некоторые нервические нотки в постукивании джефовской ложки по дну и стенкам мгновенно опустошенной им миски, я быстро сварил еще и манку.
Выбрался из палатки в половине девятого. Собаки спали в ящиках, и я обратил внимание на одну весьма характерную деталь. В ящике Тьюли одеяльце было сложено аккуратно и как лежало с вечера, так и осталось, а вся она выглядела так по-домашнему уютно, что приятно было посмотреть. Все остальные кобели спали, как и положено уставшим мужчинам, очень беспокойно: некоторые одеяла были просто выброшены на снег, а некоторые, все же использованные, были жутко измяты. Второй день подряд плохо себя чувствовал Хак: у него было расстройство желудка и он ничего не ел. Вот и сейчас я не стал его беспокоить — пусть поспит подольше. Всех же остальных попросил освободить спальные места. Вскоре вышел Джеф, Кейзо и Дахо тоже давно были на ногах, и только в палатке наших руководителей было подозрительно тихо. Мы уже практически собрали палатку, когда появился Этьенн и начал быстро-быстро сматывать антенну. Вслед за ним показался Уилл, увидел, что все уже в сборе, и удивился, однако по своему обыкновению не стал разбираться, почему так произошло — ведь вроде бы договаривались выходить позже, но… Они быстро собрались, и мы выступили в начале десятого.
