Мариэтта Шагинян - Зарубежные письма
Он захотел нам это показать. Мы стояли не дыша, с испугом чувствуя, как колышется, дергается, перемещается что-то в огромном целом, именуемом нашим телом, как бьет маятником сквозь шлюзы артерий капельный поток крови, сокращается и расширяется сердце, дергаются мускулы, заставляя наши ноги хотеть переступить с одной на другую, а дыхание, словно из-под раздуваемых печных мехов, так и рвется порциями наружу, — о, что за шумный, страшный, самодействующий этот наш организм, эта фабрика внутри нас, — а белая, полная рука, скованная гениальной волей, машинообразно наносила перед нами на черное небо песчинки-звезды, которые видеть иначе, как сквозь лупу, было почти невозможно. Да, теперь мы поняли гордость, с какой говорил наш проводник о потомственном даровании рода Гехауэров, словно речь шла о роде Бахов…
На прощанье Лотар сделал мне подарок, на который я сейчас очень часто гляжу. Я гляжу на него, когда у меня не спорится работа и приходит мысль, что все уже кончено. Подарок учит о бесконечности, о том, что конца нет и не будет. Это круглая коробочка с завернутым в ней круглым стеклышком, на котором рассыпана только одна из малюсеньких частиц бесконечного небесного свода над нами: созвездие Кассиопеи. В старых энциклопедиях про созвездие Кассиопеи пишут, что оно похоже на букву W, а в перевернутом виде на букву М. Я читаю первую из них: Werk — работа; а вторую — ну, а вторую обращаю к себе самой заглавной буквой своего имени: «М., работай!» — словно призыв из глубин Вселенной. Крепко держа эту коробочку, иду сквозь цехи в другое здание, где хотят показать нам нечто необыкновенное, — и вместе с нами, переговариваясь между собой, идут разные люди, нас вовсе не замечающие, чем-то весело занятые, о чем-то живо переговаривающиеся. Входим все вместе в большой зал, вдоль стен которого стоят стулья. Кое-кто уже сидит, пришедшие с нами рассаживаются, садимся и мы.
Посередине зала возвышается белый лакированный аппарат со стальными частями, чем-то похожий на наши летучие «спутники», нечто глазастое, головастое, человекоподобное и с тем вместе очень по-цейсовски изящное. Это смонтированный новый планетарий, уже завтра отправляемый по заказу, кажется, в Рио-де-Жанейро. Те, кто его создал, — они почти все тут в зале — ни разу еще не видели его в действии. Мой спутник старательно пишет в блокнотике, что ему диктует наш гид: «Новый планетарий, электронное представление (программировано); пульт, шкаф, автоматический шкаф, проектор».
Подходят знакомиться с нами ответственный электроник, один из конструкторов, руководители и строители… Нам объясняют то новое в научных приборах, чем отличается этот планетарий: возможность показа неба с каждой звезды; синхронная передача зрелища и текста. Называют даже цену: 800 000 марок. Мы все пишем и пишем, собираем автографы, записываем под конец, что говорит инженер: «Наши рабочие увлечены работой, по неделям не покидали цеха, забывали о семьях…» И когда медленно затухает свет и в темноте над нами начинает светиться небо, мы понимаем, как можно забыть о семьях.
Протяженная, приятная «музыка сфер», как будто несущая с собой прохладу, раздается вместе с медленно проступающими сквозь черноту мириадами звезд. Эти звезды медленно двигаются, совершая свой вековечный ночной путь. Несколько звезд покатились, как слезинки, сорвавшись с неба, и канули вниз. Потом началась наверху метаморфоза: сквозь обычное звездное небо проступили большие контуры древних наименований созвездий, рисунки Рака, Псов, Близнецов… Я жадно гляжу, чтоб запомнить, что — где, потому что в знании неба я до сих пор невежда. И все это — под музыку, которую хочется назвать космической, так отдаленно, так издалека, с такой прохладой далеких миров несется она к нам вниз, хотя космонавты наверняка не слышали ее в своем черном космосе. Музыка просачивается к нам в душу, до самых костей, как дрожь, — а звезды все плывут, плывут, в законах вечной связи, вечного движения. Да, мы побываем на них. Человек проникнет на последние материки галактического океана, быть может, заглянет с них — в другую галактику, познает другое солнце. Но будет ли он счастливее, чем мы в эту минуту, пронизанные звездной музыкой, созданной музыкантом нашей земли, нашей эпохи, нашего короткого времени? И не вертит ли Время свою катушку, чтоб мы, человечество, по частям узнавали все то, что заключено в нем в один рулон вечности, в один миг, укладывающийся в сугубо материальную формулу сугубого идеалиста Канта: «Звездное небо над нами, нравственный закон внутри пас»?
Так, безответным вопросом, но с коробочкой Кассиопеи в кармане, прощаюсь я с Веймаром, Иеной, Тюрингией — до будущего свиданья.
Иена — Ялта, июнь 1969 г.
Бетховенский фестиваль в ФРГ
(Западногерманский дневник)
I. Въезд в столицу
(Вместо предисловия)
Прямого сообщения поездом у нас с Бонном пока нет. Мы слезаем в Кёльне, откуда вагон наш убегает дальше, во Францию и в Голландию. А нам приходится из крупного, шумного, густо задымленного заводами Кёльна добираться минут тридцать до тихого столичного города Федеративной Республики Германии. Это создает первое впечатление о Бонне как о чем-то глубинном, шагнувшем с большой дороги в сторону, в интимный мирок окраины или дачного места. И дальше укрепляет это впечатление децентрализованность самого Бонна.
Небольшой на карте, по сравнению с кружочками других, более крупных городов, средний по числу населения, Бонн имеет, разумеется, свой старинный маленький центр, но как столица, как место большой политики, торговых и дипломатических представительств, конгрессов, общественных и государственных учреждений — этот маленький кулачок старинного центра решающей роли не играет. Растянулись вдоль живописного Рейна длинные курортные места и деревушки, по которым разбросаны роскошные виллы иностранных посольств, общественные и фирменные здания. Этот особый внегородской облик западнонемецкой столицы отчасти напоминает дачный характер Гааги и Вашингтона, но только отчасти. В целом — он невольно заставляет задуматься: можно ли искать именно в Бонне лицо этого государства, или Бонн не даст вам общего единого облика страны?
Я не берусь ответить на этот вопрос — слишком мало пришлось мне побывать в западной части Германии, получившей название Федеративной Республики. По за пятнадцать дней в четырех городах, где успела побывать, создалось у меня впечатление именно федеративной децентрализованности республики, где каждая часть живет своей жизнью и своими культурными особенностями, причем на долю Рейнлянда, с его естественным «стартом» в Бонне, достается в огромной степени международный туризм. Может быть, так воспринялось мной потому, что сама я стала гостем великолепной туристской организации «Inter Nationes» («Между нациями»), составившей программу моего путешествия.
