Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)
— Ружьё носишь? — неожиданно спросил Рыльтын, кивнув на старенькую Иванову тулку, и принялся раскуривать трубку.
— И у тебя есть ружьё, — как-то просто и необидно возразила деду Лена.
— Старый винчестер, — согласился Рыльтын, — в тундре без надобности. — Он немного помолчал, сосредоточенно, стараясь что-то вспомнить. — У купца-американа задолго до прихода белой банды за двусезонную песцовую добычу выменял. Ружьё умному человеку не помеха, — продолжал Рыльтын. — Дураку что ружьё, что вертолёт…
И он рассказал, как в начале зимы прошлого года на Талый ручей забрались на вездеходе из района люди посторонние. Зайца били. Из лёжки хозяина подняли. Вездеход к берлоге подогнали. Резиновый шланг одним концом соединили с выхлопной трубой, а второй конец в берлогу. Вывернулся медведь и на них. Один успел выстрелить, но сам жизнью поплатился. А обожжённый пулей шатун страшен. До Анюйской заимки добрался. Двоих рыбаков задрал. Детей сиротами оставил. И все эти беды из-за нехороших людей, из-за жадности и безжалостности. Природа на Чукотке слабая. Она, как малое дитя, в заботе нуждается.
Рыльтын вынул изо рта погасшую трубку и так посмотрел на Ивана, будто в нём самом, в его кряжистой силище он видел заступника и надёжного хранителя земли чукотской.
Долгий разговор вели Рыльтын и Иван. Неслышно, чтобы не стеснять мужчин, Лена удалилась в свою ярангу. Рыльтын не мог не заметить, каким нежным взглядом провожал её Иван. Он боялся того времени, которое неизбежно должно было прийти, когда Лена, окончив институт, навсегда останется в большом посёлке или городе. Сейчас она всё лето с ним рядом — прямая помощница. Ещё ему помогают хорошо собаки-оленегонки. Без них не справиться. Но и за ними нужен уход. Стадо растёт. На такое стадо надо четыре пастуха. Рыльтыну одному теперь уже не под силу.
— Стареет древнее занятие, — осторожно обронил он, тепло глянув на нахохлившегося Ивана, — молодые люди неохотно становятся оленеводами. А жаль… Оленина — вкусное мясо…
— А сладкое оно оттого, что достаётся трудно. Сейчас вновь стали задумываться, как поднять уровень жизни оленевода, помогают, — возразил Иван, — даже маршруты выпаса вам устанавливают.
— Плохое ты слово сказал — «машрута», — обиделся Рыльтын. — Олешкам, однако, трава нужна, ягель… а «машрута» ему не нужна. От него олешка падал. «Машрута» не стало — олешки хорошие стали. Я на правлении всем сказал, послушали — не стало «машрута». Хорошо делали. Люди учёные приходили в стадо, смотрели, сказали — правильно. — Рыльтын не спеша раскуривал носогрейку и упрямо смотрел на Ивана.
«Вот ведь, — подумал Иван, — много оленей в тундре, однако чтобы прокормить стада, нужна надёжная, на все времена года, кормовая база. Оленеводы знают тундру, как агрономы поле, кочуют… и бережно используют пастбища. Ранней осенью олени набирают упитанность и сохраняют её на всю зиму на ягельных кормах, поэтому-то весной, во время отёла, важенки не теряют веса, не болеют. Отсюда и увеличение поголовья…» Рыльтын неопределённо повёл рукой, будто раздвигал перед Иваном тончайший полог, за которым раскрывалась неоглядная широта долины…
— Вот — олешки жиреют…
Он умолк. Некоторое время сидел неподвижный, сосредоточенный… Затем встал и подошёл к Ивану. И, склонившись над ним, с отеческой дрожью в голосе, тихо, доверчиво вымолвил:
— Это всё твоё, Иван… Оставайся.
— Справлюсь ли? — Не ожидавший такого поворота, растерянно сказал Иван. — Жизнь-то кочевая…
— Сильным будешь, однако, — скупо улыбнулся Рыльтын. — Лена на тебя смотрит…
От последней фразы Рыльтын заметно смутился. Ивану тоже стало неловко. Однако, оставшись один, он смотрел, как свободно и твёрдо шагал старик по долине к стаду… и все в нем было крепкое, надёжное, родное и притягательное.
Вытянувшись на оленьей шкуре у дымящегося костра, Иван укрылся тёплой ровдугой и ещё долго смотрел в небо, подернувшееся по краям тёмной каймой с выступившими под ней бледными немигающими звёздами, и то приятные, то тревожные думы далеко уносили его. Отступило щемящее чувство одиночества, которое давило постоянно. Возможно, потому, что не завёл он здесь, на Чукотке, ни друзей, ни подруг. Ветры да вьюги, дожди да снега… и непролазные, без конца и края колымо-чукотские трассы.
Он отказался вначале от ордера на комнату в новом доме, отдал её молодому водителю, к которому приехала, как говорят на Колыме, с «материка» семья. И теперь вот уже несколько лет не брал отпуск и не ездил на «материк». Вся его жизнь была на колёсах. Кабина — родной дом. От большого заработка он не скупился высылать сестре, помогать дочери… Думал о ней и надеялся, что когда-нибудь она возвратится к нему и они будут счастливы. Теперь же он думал о том, что и Лена будет любить его дочь. Ему даже казалось, что они чем-то напоминают друг друга. Правда, Ивана настораживала и пугала разница в годах. Однако хотелось верить, что Чукотка готовит ему большое человеческое счастье.
Убаюкивающе позванивали ботала. Подзинькивали комариные стайки. И незаметно под шелест высоких трав Иван почувствовал себя легко в этой нетронутой благодати…
Идём на задержание
Рассказ
Когда по стене хлёстко ударил выстрел, участковый инспектор милиции Назар Хватов сидел у домашней печки: согревался, перебирая в уме задачи со многими неизвестными по фактам хищений золота из контейнеров прииска «Шахтный». Вломившийся вслед за выстрелом вопль отчаяния встряхнул Назара и вытолкнул наружу. В два прыжка он очутился на соседском крыльце. Проскочил тёмный тамбур. Распахнул дверь и замер на пороге небольшой комнаты, залитой электрическим светом. Напротив входа на тёмно-зелёном фоне задёрнутой на окне шторы, в глубокое казённое кресло был втиснут лысоватый мужчина. Его неопределённая поза, откинутая навзничь безжизненная голова с опалиной у виска, впившиеся в подлокотники окоченевшие пальцы подводили черту…
В убитом Назар признал приискового снабженца Казимира Косова. Его сомнительная репутация и прошлое были известны оперативной службе милиции. Ясно было и другое…
Глядя на раздавленного страхом соседа, у Назара сорвалось сурово:
— Кто его? — И он кивнул тяжёлым подбородком на Косова.
— Пашка Нырок… — вяло, поднимаясь с табурета, выдохнул сосед и, задержав взгляд на Казимире, продолжал горестно: — Земляк он мне. Наведывался иногда… Однако всё мирно было. Нынче пришёл, бросил у двери котомку… Даже словом не успели обмолвиться, как дверь распахнулась… Пашка Нырок прямо с порога по нему вдарил из двустволки. Схватил котомку и утёк.
