Майкл Пэйлин - От полюса до полюса
Дворцовая площадь
Медный всадник — памятник Петру I на Сенатской площади
Вечером мы обедаем в грузинском ресторане. Расположенный в каком-то боковом переулке, он обладает потрясающим авангардистским интерьером, на мой взгляд, задуманным как воспроизведение центральной камеры египетской пирамиды. Все очень вкусно. Грузинские мясные шарики-фрикадельки и свежевыпеченный хлеб под названием лаваш. Фрейзер заказал настоящее французское шампанское, чтобы отпраздновать день рождения сына Джека. Единственная проблема заключается в том, что обратно нас снова должен везти Володя. И пока мы дергаемся взад и вбок на обратном пути, я спрашиваю Володю о том, где он проходил обязательную военную службу.
— В танковых войсках, — отвечает он, и день заканчивается общим хохотом.
День 28: Ленинград
Я сажусь на катер прямо перед гостиницей и еду вверх по течению к монастырю Александра Невского[9]. Этот великий русский герой разбил шведов на Неве в 1240 г. Монастырь, третий по величине в России, был построен в его честь Петром Великим в 1710 г. Сегодня здесь многолюдно, что свидетельствует о том, что религия процветает вопреки семи десятилетиям официального атеизма. За воротами в рядок выстроились инвалиды. Их доставляют сюда просить милостыню, потому что государственной пенсии не хватает на жизнь.
Внутри главной части храма, под куполами и колоннами, украшенными эпическими, ярко расцвеченными библейскими сценами, расхаживают священники, словно бы подобранные благодаря их сходству с пророками. Они ведут службу, размахивают кадилами; к одному тянется очередь кающихся, которые целуют иконы, дожидаются нескольких слов утешения, получают благословение и отходят. Не могу оторваться от одной сценки. Молодая женщина в платке настойчиво и тихо говорит что-то священнику, ему приходится склониться к ней и внимательно вслушиваться. Он что-то спрашивает у нее, она молчит, некоторое время просто глядит вперед, а потом неторопливо кивает. Мгновение полной искренности посреди людного, занятого своим делом храма. Она вытирает слезы и склоняет голову. Священник возлагает ткань на ее голову и делает крестное знамение. Она целует иконы, крестится и уходит. Когда она проходит мимо меня, на лице ее лежит печать неутешной печали.
В приделе готовятся к совершению первого сегодня крещения. Во времена жесткой антирелигиозной политики крещения не приветствовались и их проводили тайно, но теперь положение изменилось. Каждый день совершаются по два обряда, а по субботам и воскресеньям — по четыре. Я устраиваюсь среди родственников принесенных сегодня в храм младенцев. Все кроме меня одеты в самое лучшее. Импозантный, харизматичный священник то и дело извлекает из-под одежд небольшую расческу и поправляет густые черные волосы.
Вопреки постоянному звуковому барьеру покашливаний и детского писка он произносит долгое вступительное слово, прежде чем перейти к обходу собравшихся и помазанию их по лбу, основанию шеи и ушам знаком креста. Пока он приближается, я замечаю, что мужчины вокруг начинают закатывать брючины. Скрючившийся за моей спиной Найджел настоятельным шепотом советует:
— Лучше закатай брюки. Все вокруг делают это.
Представить себе не могу, чтобы священник мог заметить меня, втиснувшегося в нишу в стене. Но я ошибаюсь. Он не только замечает меня, но даже останавливает службу, разглядывая мои колени с долей подозрительности.
— Ваше вероисповедание?
Англиканская церковь явно прозвучит здесь не к месту, поэтому я обращаюсь к обтекаемой формулировке:
— Я верю в Бога.
Помазующая кисточка замирает в воздухе. Он поворачивается к своему помощнику. Они переговариваются. Потом он снова смотрит на меня. Верующие вокруг с удивлением следят за ходом событий.
Александро-Невская лавра
— Я был крещен! — добавляю я на всякий случай.
Новая консультация. Священник сурово смотрит на меня, уже с признаками легкой тревоги.
— Вы собрались переменить вероисповедание? — спрашивает он.
В данный момент жизнь моя достаточно сложна и без того, чтобы отягощать ее переходом в Русскую православную церковь, поэтому я вежливо отказываюсь.
Священник переходит к купели. К тому времени уже приготовили первого ребенка. Крупные руки священника высоко поднимают голенькую девчушку, так что сцена на мгновение начинает напоминать одну из картин, написанных на библейский сюжет избиения младенцев. Потом новоявленную Татьяну (он объявляет имя) погружают с головкой в купель, и не один, а три раза. Троекратное погружение заставляет Татьяну ошеломленно умолкнуть, и, прежде чем она успевает прийти в себя, второй священник мажет ей маслом глаза, нос, уши и подбородок и вешает крестик на ее шейку.
Вскоре весь придел заполняется писком младенцев и воркованием родителей. Звучат чтения, распевы, а когда я ухожу, идет процессия со свечами.
На землях монастыря находится Тихвинское кладбище, часть которого отведена под Некрополь мастеров искусств. Качество потрясающее. За десять минут я успеваю нанести визит Достоевскому, Римскому-Корсакову, Мусоргскому, Бородину и Чайковскому. Печально видеть памятник Чайковскому. Бюст великого человека, утопающий в клумбе бегоний и обрамленный по сторонам двумя музицирующими ангелами, похож на произведение, взятое из барахолки старьевщика.
Затем мы посещаем два совершенно не похожих друг на друга объекта общественного питания. Во-первых, рынок, на котором можно продавать выращенные на своем участке продукты. Он похож на любой крытый рынок, хотя уровень гигиены здесь невысок, особенно за мясными прилавками, где продавцам приходится постоянно отгонять мух от выставленных свиных голов. Впрочем, все настроены здесь деловито и приветливо… один из мужчин превосходно имитирует птичьи голоса, и, когда Фрейзер поднимает микрофон, чтобы записать общую атмосферу, просторный зал вдруг наполняется птичьей песней. По словам нашей переводчицы Ирины, средний русский не может позволить себе покупать здесь продукты. Даже ее родители, люди не бедные по местным стандартам, могут бывать здесь всего два-три раза в месяц. Пакет с семью грушами обошелся мне в 15 рублей. Средняя зарплата в Ленинграде равна 70 рублям в неделю.
На противоположной стороне улицы государственный продовольственный магазин. Здесь чисто, светло, соблюдены гигиенические меры, но продуктов немного. Продавщицы в накрахмаленных колпачках и белых халатах стоят за грудами маргарина и нераспроданными банками сардин. По невероятной иронии, он носит название «Гастрономия». Пробую купить бутылку подлинной русской водки. Бутылки выглядят как-то необычно, и я спрашиваю, водка ли это. Да, это водка, однако в Советском Союзе сейчас нехватка стеклотары, и водку разливают в бутылки из-под детского апельсинового сока. Однако оказывается, что водку я все равно купить не могу, поскольку торговля ограничена, а у меня нет талонов. Я прошу вина, однако на полках его нет, поскольку антиалкогольные реформы Горбачева привели к огромному спаду производства.
