Леонид Платов - Предела нет
Мельком — со спины — она увидела моряка, который стоял на тротуаре и задумчиво смотрел на Мавзолей. Площадь была в праздничном убранстве, в небе пламенело живое пятно — вздуваясь и опадая, парил над куполом Кремлевского дворца подсвеченный снизу флаг.
Но ей и в голову не могло прийти, что моряк — Виктор Колесников, тот самый юноша, с которым она давным-давно провела полторы недели в доме отдыха на южном берегу Крыма.
Тут-то она и промахнулась: хотела попасть в Олега, а залепила снежком в моряка, который стоял на тротуаре и задумчиво смотрел на Мавзолей.
Он обернулся. «Извините, я не в вас», — застряло у нее в горле. Едва моряк обернулся, как они тотчас же узнали друг друга. Не сомневались, не удивлялись, не переспрашивали: «Ты ли это?» Будто что-то толкнуло ее в сердце: «Виктор!»
Трудно вспомнить, о чем говорили друг другу, какую-то чепуху, вдобавок держась за руки. Со стороны, наверное, выглядело нелепо, смешно.
— Опаздываем же, Нинка! — строго сказала ее подруга.
А кто-то, кажется Олег, добавил, сверясь с часами:
— И правда, Ниночка, рискуем опоздать. Быть может, вы обменяетесь телефонами, а вечер воспоминаний перенесете на завтра?
— Еще чего! Продайте мой билет, я не пойду.
— Нинка!
— Ну-у, Ниночка!
— Бегите, бегите! А то опоздаете!
И они убежали, удивленно оглядываясь.
— Поедем ко мне, — решительно сказала она. — Мама напоит нас чаем. И ты все о себе расскажешь.
На площадке трамвая Виктор оглядел ее с ног до головы, еще шире раскрыл глаза и сказал с восхищением:
— О, Ниночка! Какая ты!
Ей до сих пор приятно вспоминать об этом. Она ведь знала, что когда-то была голенастая, долговязая. Мама говорила: «Мой бедный гадкий утенок!» Но впоследствии она выровнялась, стала ничего себе.
— Да, я такая! — шутливо сказала она, подняв подбородок, будто приглашая полюбоваться собой. — А ты меня забыл. Даже не пробовал отыскать. И не ответил на мое письмо. Почему ты не ответил на письмо?
— Я утерял твой адрес, — пробормотал он.
— Хотя, — сказала она, продолжая чуточку его поддразнивать, — какое это имеет значение? Я тоже все забыла… Позволь-ка! Что-то припоминаю, но, правда, смутно… Ведь мы с тобой поцеловались на прощание? Еще какая-то белая ветка была. Или мне кажется?
— Тебе кажется, — сердито ответил он.
Она даже не ожидала, что он сумеет так ответить. Но ему было неприятно, что она легко говорит об этом поцелуе. И ей стало приятно, что ему неприятно. Поделом! Не надо было терять ее адрес.
Она, легонько проведя пальцами по рукаву его бушлата, стряхнула капельки воды, оставшиеся от снежка.
— Ну и плечи же у тебя стали, Витя!
Он удивленно покосился на свои плечи.
— А!.. Да. Это от вельбота. Я загребной на вельботе.
Он, видно, был слишком потрясен происшедшей с нею переменой. Так и не понял, что ей неожиданно очень захотелось прикоснуться к нему.
— Нет, но ты какая-то длинноногая стала, гордая, статная, — в смятении бормотал он. — Ты просто красавица! Сколько же это лет прошло? Семь? Или шесть? Нет, семь… Тебя уже Нинушкой-девчушкой не назовешь. Тебя не называть, а величать надо!
— Да будет тебе… А где твой чуб, Витя?
— Не положен на флоте чуб, — буркнул он и вроде бы смущенно отвел глаза…
Дома захлопотала мать, принялась поить их чаем. Ради гостя даже извлекла из своих тайников банку клубничного варенья. Это означало, что Виктор понравился. А вот Олега еще ни разу не потчевали здесь вареньем.
Дождь застучал в окно. Вот тебе и первый снег! Конечно, рановато для снега: начало ноября, канун праздников.
Выяснилось, что Виктор учится в Севастопольском военно-морском училище, приехал в Москву для участия в завтрашнем параде.
— А как же полярная авиация, Витя? — вспомнила она.
— Обойдется без меня. Моряком, знаешь, тоже неплохо быть, — сказал он и опять словно бы почему-то смутился.
«Жаль, если дождь не уймется до завтра, — подумала она. — Но сейчас дождь — хорошо. Когда за окном дождь, в комнате намного уютнее. Будто повесили ради праздника новые шторы там, за окном. И очень нарядные — из колышущихся серых струй!»
Она сбегала за ширму, сменила лакировки на домашние топтушки, а длинное вечернее платье на пестренький халатик.
— Идет мне этот халатик?
Виктор только вздохнул.
«Ну, это уж и лишнее, — сказала она себе. — Я же не собираюсь привораживать Виктора. Зачем? У меня есть Олег. С Виктором нужно держаться иначе. Что-то слишком разблестелись у него глаза!»
Впрочем, он не предъявлял на нее прав (да и какие у него могли быть права?), держался очень скромно, сдержанно, даже застенчиво. Неожиданный он все-таки был человек, самых крутых поворотов в обращении.
За чаем мать, к сожалению, разговорилась. Принялась расхваливать свою доченьку: и умна, мол, она у нее, и послушна, а уж проворна! Представьте, работая на заводе у станка, окончила без отрыва школу для взрослых, а потом пошла на медицинский. И тоже, слышно, все довольны ею, на профессора еще будут учить!
Поддакивал Виктор довольно вяло. Сославшись на то, что завтра парад, надо рано вставать, он начал прощаться. Условились, что придет после парада.
Она пошла за ним в переднюю — проводить. Мать за их спинами демонстративно громко затарахтела посудой и задвигала по комнате стульями. Но никаких нежных объяснений в передней не происходило.
— Жаль, по специальным гостевым пускают на Красную, когда парад, — сказала она. — Полюбовалась бы я, как ты шагаешь.
— Нет, не полюбовалась бы, — угрюмо буркнул он, стоя на пороге.
— Почему?
Виктор обернулся и вдруг сказал с какой-то бесшабашной решимостью:
— Слушай, ну не могу я тебе врать! Не могу и не могу! Стоит в твои глаза посмотреть, и… Какой там парад на площади! По-настоящему с меня надо и бушлат и фуражку эти содрать. Поняла? Списали меня из училища.
— Как это — списали?
— Ну исключили! Формулировка: за недисциплинированность. Но это неточно. Угораздило нас с другом притащить в общежитие Ветхий завет.
— Ветхий? Значит, старый, дырявый?
— Ты не понимаешь этого. Было такое священное писание когда-то. Мы с другом захотели выступить против попов на рождество и решили подготовиться, изучить получше оружие противника. А начальство не разобралось сгоряча. Ну и всыпало нам за это оружие по первое число.
— Витя! — Она в ужасе смотрела на него. — И что же будет?
— А ничего не будет! Пойду бродяжить по свету. Я же странник по натуре. А ты и не знала? Перекати-поле, альбатрос морей! Вот повидался с тобой, у тетки побываю, недалеко отсюда, в Замоскворечье, живет, а завтра гайда на вокзал — и в Мурманск! Наймусь на какой-нибудь сейнер или лесовоз, а там… шуми-шуми, свободная стихия, волнуйся подо мной, угрюмый океан!
