Евгений Ладик - Похождения иркутского бича
Путаясь в крючках, он дотащил ленка до берега. И тут сделал обычную для новичков ошибку, сильно дернул леску. Ленок остался в реке, а Марк на берегу с разогнутым крючком. Отчаянным броском Парашкин плюхнулся в воду, пытаясь схватить рыбу руками. Та сильно ударила хвостом и… выпрыгнула на берег. Марк, ликуя, навалился на рыбину животом и тут почувствовал, что кто-то стягивает с него штаны. Крючок зацепился за штанину, брошенный кораблик тянул в реку, и брюки медленно, но неуклонно сползли до колен. Парашкин поступил как истинный рыболов-спортсмен. Позволив брюкам плыть в Ледовитый, он же Великий Северный океан, разобрался сначала с ленком и только потом побежал за штанами. Впрочем, скажем откровенно, там были не только штаны. Подлый крючок прихватил и более интимную часть туалета.
Рыбачить в мокрой одежде расхотелось и Марк, смотав кораблик, пошел к товарищам. Те тоже закончили с рыбалкой. Вынули из лодки бочонок и засаливали в нем пойманную рыбу. Парашкин быстро выпотрошил свой улов, разрезал по хребту, чтобы скорее просолилось, бросил в бочку и пошел топить зимовье.
Тому, кто выдумал «идиотизм деревенской жизни», не мешало бы пожить в такой деревне, как Усть-Чуя. Вот уж кого идиотами не назовешь. Конечно, народ здесь не без странностей, но что вы хотите от потомков ссыльных поляков и сибирских казаков. Один — аэросани из бензопилы смастрячил, другой — буер из тракторного пускача, третий — голицы в водные лыжи превратил. Прицепил веревку к моторке и гоняет с ветерком, правда, в телогрейке, шапке и варежках: холодно, однако. Том Шин отрезал от сломанной мелкашки кусок ствола и такой Смит-вессон замандрячил — Калашников отдыхает. Парашкин этому револьверу название придумал — «том-шинсон».
А поэтов! 20 штук на 300 человек населения, тут, наверное, тунгусы генов подбросили. Они все, как на олешке едут, поют. От них же, однако, и очень распространенное на Лене — «однако». Не обошлось, похоже, и без «космополитов», это которые — безродные. Иначе, откуда столько народу с высшим и среднетехническим образованием, как правило, заочным?
В зимовье такого поэта-заочника и зашел Марк. На полке стояла стопка учебников, там же лежала и толстая тетрадь. Пока печка разгоралась, Парашкин пролистал ее. На первой странице хозяин написал:
Путник, всяк сюда входящий!
Будь как дома, не забывай что в гостях. Пользуйся всем, что есть в этой обители: дровами, пищей и постелью. Но не пакости и не свинячь, поймаю и повешу за причандалы.
Следующая запись написана другим почерком:
Строитель этого приютаТы, дело доброе творя,Записку низкую кому-тоОставил здесь, увы, зазря.Ведь Человек и так не тронетТвой компас, карту и ружье,А кибаса не остановитПредупреждение твое.
Дальше на нескольких страницах оппоненты в стихотворной форме отстаивали свои постулаты.
Точку в споре поставил кто-то третий, написав сочное и краткое четырехстишье, из которого мы осмеливаемся привести только последнюю строчку:
Засранцев надобно предупреждать!
Но предупреждение, похоже, не подействовало: хозяин пеняет Бичу, пустившему на подтирку мой справочник по высшей математике:
В такое, знаете ли, трудно верится,Познание дается нелегко.А бич пришел и интегралом ЛейбницаПодтер свое давно немытое очко.
На этом неприятности для хозяина зимовья не закончились.
Очередному посетителю не понравилась низкая дверь:
Скажу тебе я как другу —Твое зимовье ни в дугу!Я весь извился как полоз,Пока к тебе сюда заполз.
Разъяренный хозяин огрызается:
Коль не нравится в зимовье,Так ночуй на берегу.Здесь ты полозом извился,Там загнешься ты в дугу.
Последнее четверостишье поэт-заочник, видимо, сочинял над обрывками справочника по математике:
Есть вечность в актах оправленийБольших и малых нужд. ТеперьСквозь сотни тысяч поколенийСмердит во мне мой предок-зверь.
Тут подошли Том Шин со Студентом, и все вместе приготовили скромный ужин. Салат из помидоров (хотя Якутия и страна вечно зеленых помидоров, в Усть-Чуе они вызревают на грунте), тала из сига (в Японии это блюдо называют суси или суши), уха из хариуса, жаркое из чирков (Том Шин настрелял по пути), ленковая икра — осенью она мелковата, но все равно вкуснее лососевой. К чаю Марк набрал брусники около зимовья. Щедро полил сгущенкой, поставил тарелку на стол и вопросительно посмотрел на Тома Шина. На столе явно чего-то недоставало. Том немного помедлил, поиграл на нервах у Парашкина. Потом полез в пайву и достал две бутылки водки. Разумеется, не из того ящика, что купили вместе с «чушкой»: тот допили в тот же вечер.
Теперь стол обрел законченный вид. Голодные мужики молча работали ложками, и лишь Том Шин через определенные промежутки времени вопрошал: «Ну, что, по „писярику“?» — после чего слышалось бульканье и стук кружек. Кстати, никак не пойму, почему икру намазывают на хлеб тонким слоем? Ложками ее есть куда сподручнее, спросите любого в Сибири!
После ужина завалились на нары и, покуривая сигареты, травили байки.
— Был у меня случай прошлым летом, — начал Том Шин. — Вышел я к ручью и нос в нос столкнулся с сохатым. Ружье у меня как раз пулей было заряжено, сорвал его, прицелился в горб. Бац! Стоит, гад, как ни в чем не бывало. Я за патронтаж, а там ни одной пули, все заряды дробовые. Раздумывать некогда, начал его дробью поливать. Тринадцать патронов высадил — стоит, как ни в чем не бывало. Остался у меня последний патрон. Высыпал я из него дробь, развел костер, достал из пайвы банку тушенки. Тушенку выкинул, а в банку насыпал дробь, расплавил на костре. Выкопал в земле ямку и отлил пулю. Подровнял немного, зарядил обратно в патрон. Полчаса провозился не меньше, а этот гад так и стоит, ноги расщеперил, голову опустил. Я подошел метров на пять и под лопатку ему последнюю пулю. Даже не пошевелился! Нашел я тогда жердь, привязал к ней нож и всадил лосю в бок. Тут только он и свалился. Оказалось потом, я ему первой пулей позвоночник перебил, а он ноги так широко расставил, что и упасть не мог. Мясо неплохое оказалось, правда, трое зубы сломали пока ели. Я ж в него полкило дроби влепил, однако.
Студент рассказал случаи посвежее.
— Старого Большевика помнишь? Так вот, подходит он однажды к Хомичу и говорит:
Здесь аласы покрыты водой ледяной,А по гарям сплошной молодняк.За две сотни рублев здесь кормить комаров,И горбатиться. Я не дурак!!
— Большевик стихи пишет? — удивился Парашкин.
