Георгий Холопов - Докер
Снова входит моряк. Сперва мне показалось, что это тот, что приходил недавно. Но нет, это другой, хотя они очень похожи.
В руках у моряка большая груда писем. Махмудов заметно бледнеет. Моряк рассыпает письма на столе, но одно письмо-пакет, что я видел у первого моряка, держит в руке.
— А это кому? — сердито спрашивает Махмудов.
— А это… мое… мне письмо, — в замешательстве отвечает моряк, пряча пакет за спину.
Махмудов лениво ворошит письма на столе, ищет себе, но не находит.
— А эти письма почему раскрыты? — спрашивает Махмудов, вытаскивая из груды два конверта.
— Расклеились, наверное, товарищ капитан. — Моряк начинает вертеть в руке пакет, что-то хочет сказать, но, чувствую, не решается.
— Можешь быть свободен! — говорит Махмудов, присаживаясь с раскрытыми письмами в руке ко мне на койку.
Моряк медленно поворачивается и нехотя выходит из комнаты.
Махмудов со слезами на глазах протягивает мне распечатанное письмо:
— Письмо от жены моего политрука…
Я читаю:
«Дорогой Виктор, целуем тебя крепко, крепко вместе с сыном… Сегодня у меня был комиссар Ч. Спрашивал, как я живу, в чем нуждаюсь, как с питанием, есть ли уголь? дрова? пишешь ли ты?.. Вообще побеседовал со мной. Сегодня для всех нас большая радость — весть об окружении 16-й немецкой армии. Дорогой Виктор! Бейте их! Ни одного фашиста не выпускайте из своих железных лап.
За свою семью не беспокойся. Я обеспечена. К весне думаю огород садить. Приезжай урожай снимать. Приедешь?..
22 февраля я с Юрочкой первый раз вышла гулять. Надела ему бурки, галоши. И он самостоятельно шагал по земле, собирал камушки».
Дальше в письме шли всякие пожелания, сообщения о знакомых. Подпись: «Вера. 27 февраля. Владивосток. Сад-город».
Махмудов протягивает мне второе письмо, говорит:
— Пишут одному из моих хороших автоматчиков…
Письмо это от А. П. Пономаревой из Москвы. Я читаю:
«Саша, сообщаем вам, что все живы и здоровы и чувствуем себя хорошо. Саша, еще сообщаем вам, что оба твои письма получили, которым были очень рады. Саша, также получили твое фото. Саша, из деревни получили письмо, но о ваших родителях ничего не пишут. Саша, мы очень сожалеем, что вам еще раз не пришлось побывать у нас…»
Снова стучат в дверь.
— Да, — говорит Махмудов.
Входит новый морячок. У этого, в отличие от первых двух, решительный шаг, решительное лицо, решительный голос.
— Вам пакет, товарищ капитан! Просили передать из рук в руки! Разрешите идти? — спрашивает он, вручив пакет Махмудову.
— Нет, подожди, — говорит Махмудов, рассматривая пакет со всех сторон. — Чего вы с этим пакетом морочите мне голову? Опять от интенданта?..
Да, это тот самый пакет, с которым приходили первые два моряка, но не решились вручить командиру роты.
— Не могу знать, товарищ капитан! — рубит моряк.
— Какой же ты тогда связной?.. — Махмудов распечатывает пакет, вытаскивает из него бумажку, пробегает первые строчки — и багровеет, ругается по-азербайджански. Снова мечется по комнате.
Я протягиваю руку, он сует мне письмо. Я читаю. Письмо из отдела тыла штаба бригады. (Как там указано, пятое за последние три дня.) В письме капитану Махмудову категорически предлагается сегодня же сдать все обмундирование, оружие и личные вещи «пропавших без вести моряков отдельной роты автоматчиков».
— В очках этот интендант? — спрашивает Махмудов, налетев на связного.
— Так точно, товарищ капитан! — рубит моряк. — Как вы угадали, товарищ капитан?
— Сволочь он! Потому и угадал!.
Махмудов садится к столу и в каком-то бешеном порыве пишет ответ интенданту. Достает из тумбочки конверт, запечатывает письмо, протягивает моряку. Говорит:
— Хотя ты и хороший парень, но в связные не годишься!. Откомандировываю тебя обратно к разведчикам! Служи у Фомина! А этому интенданту скажи: если он появится у нашего дома, Махмудов сам, вот этими руками, прострочит его из автомата. И еще скажи ему: только через сорок дней — если они погибли! — он получит от меня свое интендантское барахло! Только через сорок! Если они не придут его счастье! Но они придут! — выкрикивает он. — У меня не такие ребята, чтобы «без вести пропасть»! Сам знаешь, какие это ребята, — произносит он уже шепотом, чуть ли не задыхаясь. Машет рукой: — Можешь идти!
Моряк круто поворачивается и вылетает из комнаты.
Махмудов еще минуту стоит неподвижно, в каком-то оцепенении.
— Нет, я сам должен поговорить с этим интендантом! Я ему должен сказать пару теплых слов!..
И с тем уходит.
«Да, горяч кавказец, — думаю я про Махмудова, — но справедлив! До интендантского ли имущества ему сейчас?»
Я долго жду капитана. От нечего делать смотрю в потолок, перебираю свои воспоминания о Кировабаде. Вспоминаю посещение могилы Низами. Находится она не так уж близко от города. Со мной идет сотрудник местной газеты Зейналов. В дороге нам попадаются развалины крепостных стен, заброшенные колодцы, обломки глиняной посуды. Зейналов поднимает с земли розовый черепок, внимательно рассматривает на нем узоры и спрашивает меня:
— Сколько, по-вашему, лет этому черепку?
— Ну, наверное, двести, — наугад отвечаю я.
— Восемьсот! — говорит он.
— Почему восемьсот, а не тысяча лет? — спрашиваю я.
— Потому что мы находимся над старым городом, разрушенным за три года до рождения Низами. Вон, видите котлован? Там как раз идут раскопки.
Мы направляемся к котловану. Знакомимся с руководителем экспедиции профессором Джафар-заде. Он нам рассказывает про находки среди развалин старой Гянджи.
Да, я и понятия не имел, что так много претерпела за свою долгую историю Гянджа.
В седьмом веке Гянджу разорили арабы. До них город был ограблен и разрушен персами. Потом пришли хазары, началась война хазар с арабами, и город опять сильно пострадал. Через некоторое время городом овладел турецкий эмир Вузан, а после землетрясения, во время которого город был снова разрушен, — грузинский царь Дмитрий. Через двести лет у стен Гянджи появился Тимур. Потом опять турки, после них персы во главе с Шах-Аббасом, и снова турки. Уже после изгнания турок город перенесли на то место, где он сейчас находится.
Попрощавшись с профессором, мы продолжаем свой путь.
Слева от нас проходит железная дорога. То и дело проносятся тяжелые товарные составы с нефтью, лесом, машинами, хлебом.
Справа по пыльной дороге на заготпункт едут арбы, запряженные буйволами. В арбах — горы хлопка.
Спутник мой обращается к возчику первой арбы:
