Игорь Клех - Миграции

Тогда я задал еще один вопрос:

— Скажите, а почему испортилась селедка? Почему продается только тощая да пересоленная?

Как оказалось, не только потому, что ее солят уже мороженной где-нибудь в Подмосковье. Порча началась раньше, когда «прямой» засол свежего улова из соображений экономии стали подменять засолом «в стадии первоначального окоченения». И тут старый капитан изумил меня во второй раз, рассказав о «королевском» засоле — от 25 до 50 центнеров сельди такого засола ежегодно поставлялось флотилией в Кремль.

— Чтобы получить несколько тонн такой сельди, надо сначала взять 100 тонн соленой сельди и аккуратно выпотрошить. Потрошеная селедка потом отправлялась в армию или тюрьмы, а ее внутренности применялись для засола свежей рыбы вместо тузлука, рассола. В бочках 5 тонн сельди перекладывалось слоями с 10 тоннами кишок. Рыба не только засаливалась, происходила еще ее ферментация. Селедочка получалась — язык проглотишь! Этим у меня занимался повар-кореец Ли, никто не мог с ним соперничать.

Я тоже мысленно проглотил язык, закусил удила и продолжил расспрашивать капитана со все большим пристрастием, а он, как Шехерезада, выкладывал очередную морскую быль, настолько увлекательную, что я жалел только об отсутствии диктофона и недостатке времени, чтобы все это записать и издать под неброским титулом «Рассказы старого капитана». Особо захватывающими были истории о перипетиях времен «холодной войны»: как в «тени» его судна пыталась прокрасться в наш порт чужая подлодка, как воровали друг у друга радиобуи, чтобы добыть секретную информацию. Однажды его рыболовецкое судно больше суток преследовал американский эсминец, передавая по громкой связи: «Верните украденное имущество Соединенных Штатов!». А как его вернуть или избавиться от него, когда все было подотчетным, и только по долгу службы на капитана «стучало» пять подчиненных?! В конце 1990-х, получая визу в американском посольстве, капитан с изумлением узнал, что мог быть арестован на территории США, и этого не случится только потому, что истек четвертьвековой срок давности по его «преступлению». Прежде я как-то, по тупости, не задумывался, что все гражданские суда у нас и на Западе всегда были готовы не только к «труду», но и к «обороне». Так, на случай войны в конструкции «Алексея Чуева» были заложены пусковые шахты для ракет и оборудованы места для установки орудий. Поэтому неудивительно, что, когда в середине 90-х кто-то из руководства пароходства приватизировал плавбазу и продал китайцам, а сам укрылся в США, китайцы включили «Алексея Чуева» в состав военно-морского флота и стали использовать в качестве плавбазы своих подлодок.

К тому времени наш капитан уже был на берегу, но его неугомонный и деятельный характер и здесь давал себя знать. На пенсии он занялся судомоделированием и уже собрал дюжину исторических парусников и кораблей: от простенькой каравеллы Колумба до недавно сгоревшего чайного клипера «Катти Сарк», флагманского линейного корабля адмирала Нельсона и нескольких судов, составивших славу русского флота, — от фрегата до канонерки. Как опытный мореход и прирожденный хозяйственник, он воспроизводит все без исключения детали конструкции в масштабе и использует только аутентичные материалы, вплоть до породы древесины.

— За одну из моих моделей мне предлагали 20 тысяч долларов, — признался капитан, — но мне жаль с ними расставаться. В них моя жизнь, и я предпочитаю дарить их своим детям.

— А не хотите сделать Владивостоку подарок, — поинтересовался я, — устроить выставку своих макетов? Она бы произвела фурор, ведь некоторые модели чуть не в рост человека!

— То-то и оно — их транспортировка может закончиться капремонтом, а не выставкой. Пусть уж дома стоят.

А я подумал, что на фоне своей эскадры сам Анатолий Александрович гляделся бы Гулливером, угнавшим для лилипутов флот Блефуску.

Во Владивостоке задождило, официальная часть поездки закончилась, и в выходные мы выбрались отдохнуть на берегу бухты Витязь километрах в трехстах южнее Владивостока. Отправились на трех машинах. Примерно через час очень приличная автострада стала перемежаться участками грунтовой дороги с прибитой дождем пылью и камешками-попрыгунчиками. Миновали заповедник Кедровая Падь, где обитают последние дальневосточные леопарды-эндемики. Показался небольшой порт Зарубино, к причалу которого спешил южнокорейский паром с очередной партией подержанных и новых автомобилей. Вдоль берега потянулись страшненькие турбазы советской поры. Но они закончились, и дорога пошла через лес на подъем. Главное испытание подстерегало нас именно здесь. Последние пять километров пути мы преодолевали битый час, раскачиваясь, как на тренажере, соскальзывая в колеи и ямины и скрежеща днищем по камням. К счастью, дождь не перешел в ливень, чтобы сделалась непроходимой для легковых автомобилей эта так называемая «дорога», ведущая в одно из излюбленных мест отдыха владивостокцев. Конечной целью нашего пути был поселок Витязь и одноименная бухта на полуострове Гамова в Хасанском районе — том самом, где 70 лет назад велись кровопролитные бои с японцами. На дорогу с остановками и дозаправкой вместо обещанных трех с половиной у нас ушло чуть не шесть часов. Нас дожидался накрытый обеденный стол в одном из частных пансионатов, сделавшихся весьма прибыльным местным бизнесом. Сутки в таком, в зависимости от сезона, обходятся чуть больше или чуть меньше одной тысячи рублей с человека (или $ 40). Наш оказался довольно мил и живописен — цветники с японскими шаровидными поплавками от рыбацких сетей, резные деревянные скульптуры, открытые веранды, столовая на полтора-два десятка человек с наемной татарской стряпухой, обшитые вагонкой двухместные каютки на втором этаже, банька и душ, плохо закрывающиеся двери санузлов. Видно было, что пансионат не столько строился, сколько рос — вегетировал по мере возможности и необходимости. Что неудивительно, поскольку хозяином пансионата был упоминавшийся в начале очерка энтомолог и кандидат биологических наук, перебравшийся сюда жить с семьей из Владивостока. Как человек пишущий, фотографирующий и издающий книги, он был заинтригован таким обилием залетных литераторов в собственном доме и в первый же вечер угостил нас незабываемым самогоном… из меда, за которым он не ленится ездить раз в сезон за полтыщи верст к знакомому пасечнику в город Арсеньев.

Перед тем как перейти к кульминации поездки, позволю себе два небольших отступления.

Владивосток — город, вытянутый в длину, и некоторые его окраинные поперечные улочки заканчиваются в лесу. Один из загородных особняков, где нас принимали, от швейцарского шале отличали только высоченный забор и суховатый «офисный» характер. Никакой безвкусицы, все функционально — да только никто в нем не живет, разве ночует изредка или гостей принимает. Другой дом — в конце улочки Сахарный Ключ, где цена сотки за два года выросла с 1 до 5–6 тыс. у.е., — отличал более «новорусский» характер в некоторых деталях интерьера (особенно меня покорило подвесное кресло-качалка на пружине). Зато люди здесь именно что жили в свое удовольствие — с детьми, собаками, родней, в новом просторном доме на краю леса, с застольями для гостей на открытом воздухе под кедровыми соснами и лиственницами. Хозяин — бывший филолог, его жена — юрист, специализирующийся на операциях с недвижимостью. Можно, оказывается, и так.