Александр Юрченко - Крепости и замки Сирии эпохи крестовых походов
Отель находится как раз по центру этого воображаемого края миски, вдающегося в берег. Другой её край сливается с горизонтом, отчего кажется, что море, выгнувшееся дугой большого радиуса, сейчас выплещется и окажется прямо у моих ног.
Собирать камешки – это философское, а не детское занятие… Я подолгу рассматриваю каждый из них, пытаясь определить возраст и род занятий изучаемого объекта.
Вот этот в прошлом был кусочком от разбитой тарелки, выброшенной в море каким-нибудь морским пиратом. А этот откололся от прибрежной гранитной скалы на конце мыса, где расположен старый маяк, известный из лоций Средиземного моря как маяк в Рас ибн Хани. Возраст камешков определить затруднительно. Знаю одно: маленькие – это старички, которым, возможно, по 100 тысяч лет и больше. Камешки среднего размера – пожилого возраста – им, наверное, по 50 тысяч. Крупные – это молодята, им по 20 тысяч лет, а может, и меньше. А сколько тогда самым маленьким, размером с песчинку?
Я расслабился. Хотелось остаться, пожить здесь недельку, есть вкусную еду, слушать тихую арабскую музыку и пить этот горький кофе в маленьких чашечках, величиной с напёрсток.
Хорошо Томасу Лоуренсу – у него не было таких соблазнов. Шёл он и шёл по пустынной дороге, мимо редко встречающихся деревенек, обдуваемый морским ветром и обжигаемый палящими солнечными лучами. А может, так же как и я, остановился однажды, спустился к морю, поднял крошечный камешек из воды и призадумался: неужели и я, Томас Эдвард Лоуренс, подающий надежды студент Оксфорда, выгляжу такой песчинкой в этом безбрежном море жизни?
Ход моих размышлений прервал менеджер отеля, который сообщил, что подъехала машина, заказанная для поездки в Саон – последнюю крепость крестоносцев на маршруте Лоуренса по сирийской земле. Я знал, что Томас, начитавшись любимого Рея, серьёзно готовился к встрече с этим фортификационным чудом, и причин для этого было несколько. Найти Саон, не зная точного месторасположения крепости, очень трудно. Это не цитадель Маркаб, которую видно любому проезжающему по шоссе Тартус – Латакия, и не замок Крак де Шевалье, который можно рассмотреть с расстояния в двадцать километров.
Во все века основным критерием при строительстве крепости считалось расположение её на возвышенности, с последующим доминированием над окружающей местностью. Саон же, громадная крепость, не уступающая по размерам Маркабу и Краку, так умело «спрятана» в глубоком ущелье, что искать её можно долго. Тут как нельзя лучше подошла бы фраза – «её найти так же трудно, как иголку в стоге сена», если бы не одно но – длина этой «иголки» около ста пятидесяти метров. Как тут не удивиться замыслу владельцев и мастерству её создателей!
Лордом Саона, т. е. его владельцем, ещё до 1118 года стал один из выдающихся рыцарей Антиохийского княжества Робер сын Фулька, по прозвищу Лепро, которому подарил земли к востоку от Латакии регент Антиохии Рожер. Робер, кроме Саона, владел ещё двумя крепостями Балатонос (арабское название Махальбе) и Данитом (Сармадой). В иерархии баронов Антиохийского княжества он занимал второе место после владельца Маркаба Мазуара и командовал антиохийской конницей. Защищая свои владения, в сражении при Сармаде, известном как «битва на Кровавом поле» [79] , Робер попал в плен к эмиру Ильгази, который уступил важного пленника атабеку Дамаска Туктегину. До этого атабек несколько лет поддерживал дружеские отношения с Робером, однако, это не помогло рыцарю. Туктегин пытался склонить своего друга к переходу в Ислам, а когда тот отказался, в гневе казнил Робера, а череп, украсив брильянтами, сделал чашей для вина. Наследник Робера, Гийом, получивший имя де Сардана (de Zerdana), упоминается хронистом того времени Гийомом Тирским, который писал, что Gulliame de Zerdana помог княгине Алисе [80] после гибели мужа Боэмунда стать регентшей Антиохийского княжества.
Судя по тому, во что превратили Робер и Гийом небольшую византийскую крепость, находившуюся до прихода крестоносцев на месте Саона, отец и сын были большими романтиками. Когда первый европеец Эммануэль Рей, после семисот лет забвения в конце XIX века увидел Саон, он не мог скрыть своего восхищения и описывал её в своём труде в самых восторженных тонах. Вторым европейцем, который увидел её, по-видимому, был Томас Лоуренс. Ему очень пригодилось описание Рея, без него он вряд ли нашёл бы Саон. Можете себе представить состояние Лоуренса, когда он, вслед за Реем, увидел возвышающуюся посреди ущелья грозную крепость, скрытую от глаз людских окружающими холмами. Он ожидал увидеть чудо, но увиденное потрясло его, к тому времени заболевшего малярией.
«Саон, возможно, чудеснейшая из крепостей, которую я когда-либо видел, – пишет он матери. – Изумительный донжон в нормандском стиле, совершенный во всех отношениях, другие башни в изобилии, часовни, бани (арабские) и дворец. Больше всего мне кажутся оригинальными ворота и ров – его ширина колеблется от 15 до 27 метров, а глубина – от 18 до 40 метров – представьте себе, он вырублен в скале. А в центре рва оставлена гранитная игла, чтобы поддерживать середину подъёмного моста. Это, на мой взгляд, самая сенсационная вещь, какую я когда-либо видел в строительстве крепостей. Жалею, что я не художник. Здесь сотни других вещей, вызывающих интерес для специалистов в строительстве. Я оставался здесь два дня…».
Восторг Томаса Лоуренса стал понятен, когда наша машина, пропетляв добрый час среди бесчисленных зёлёных холмов, стала спускаться в ущелье по крутому серпантину, скрипя тормозами и грозя сорваться вниз при каждом новом повороте. Опасность усугублялась тем, что как только мы подъехали к краю плато и начали спуск, солнце быстренько спряталось за огромную чёрную тучу, неожиданно выплывшую из-за гор, поднялся ураганный ветер, раздался гром, и в мгновение ока дорога стала такой скользкой, что вполне сгодилась бы в качестве бобслейной трассы.
За очередным поворотом дыхание у меня перехватило, но не от страха за свою жизнь: сквозь потоки дождя, стеной стоявшего перед лобовым стеклом, моим глазам открылась фантастическая картина.
Почти всю ближайшую к нам часть ущелья занимала вьющаяся длиной змейкой крепость. Её сердцевина и нависшие над ней каменные своды ущелья утопали среди буйной растительности, сквозь которую кое-где пробивались стены и смущённые башни, всем видом своим протестовавшие против неумолимого хода времени и наглого буйства природы, грозившего полностью скрыть их от глаз людских.
