Питер Мейл - Путешествие с вилкой и штопором
А потом пришло время для «бокала вина» с мэром, хотя, на мой взгляд, возлияний этим утром и без того хватало. На этот раз братья даже не пытались выстроиться в правильную колонну. У тех из них, кому не досталось шардоне на сцене, уже давно пересохло в горле, и они возглавили марш-бросок в обеденный зал. Там нас уже ждали команда «Pastis 51» в красных пиджаках, открытые бутылки и сам господин мэр с приветственной речью. Атмосфера очень скоро стала непринужденной и приподнятой, и ничто не предвещало драмы, которая через несколько минут развернулась на ступеньках мэрии.
О ней нам стало известно только после того, как мы вернулись во Дворец конгрессов на ланч, расселись за столики и задумались о выборе аперитива. Довольно скоро я почувствовал что-то неладное. Гости тревожно перешептывались и часто посматривали на часы, а официантов попросили задержаться с подачей первого блюда. Я оглядел зал и понял, что заняты все места кроме одного — месье Луазана, нашего президента и главного дегустатора окорочков не было в зале.
Что могло случиться с ним по дороге из мэрии? За столиками высказывались самые невероятные предположения, но все-таки появление Луазана повергло всех нас в шок. Он выглядел как человек, поссорившийся с кувалдой: на лбу красовалась черная шишка, а под заплывшим правым глазом — огромный синяк.
Чувство юмора, однако, не изменило нашему президенту, и, усевшись во главе стола, он объяснил, что пострадал при исполнении обязанностей вследствие злодейского нападения улитки — un perfide escargot[50]. Та поджидала его, притаившись на ступеньках мэрии. Месье Луазан помнил только, как сначала у него под ногой хрустнула раковина, а потом — и его собственная голова, пришедшая в соприкосновение с каменной ступенью. Но теперь, после короткого визита в больницу и нескольких наложенных швов, президент опять чувствовал себя превосходно и был, по его словам, голоден как волк.
— Я слышала, — заговорила моя соседка слева, — что англичане брезгуют лягушками, но зато едят жаб. — Она в ужасе поежилась. — Hy как можно съесть жабу?
Разговоры за нашим столиком вдруг затихли, и все головы повернулись ко мне, а я постарался припомнить единственный известный мне способ приготовления жаб. Crapaud dans le trout, или «жаба в норе» — свинцовой тяжести блюдо, которое мне пару раз случалось есть в детстве. Большой шар колбасного фарша со всех сторон обмазывается жидким тестом и до полной несъедобности запекается в духовке.
— А-а, — разочарованно протянула дама, — так это не настоящая жаба.
— Настоящая, возможно, была бы вкуснее, — вздохнул я.
— И нора не настоящая?
— Боюсь, что так, — подтвердил я.
Она покачала головой, видимо удивляясь странностям традиционной английской кухни, а потом углубилась в меню. Там кроме перечня блюд, включающего, разумеется, и окорочка, была представлена и пища для души — поэма «Odesà Mesdames les Grenouilles», написанная месье Русселем специально к сегодняшнему дню. Она начиналась проникновенным обращением «Tendre grenouille de nos étangs»[51] и далее повествовала о любви, весне, появлении прекрасного принца и неизбежном конце, ожидающем героиню на кухне. Но даже там она не просто погибала, а превращалась в «королеву стола», что, боюсь, послужило лягухе слабым утешением.
К слову, согласно другой легенде, и прекрасного принца ожидала не менее печальная судьба. Однажды красавица принцесса, прогуливаясь у пруда, нашла большую лягушку, и та сказала ей человеческим голосом: «Когда-то я была прекрасным юным принцем, но злая колдунья заколдовала меня. Поцелуй меня, пожалуйста, и я опять превращусь в принца. И тогда мы поженимся и поселимся в замке у моей мамы. Ты будешь готовить мне еду и стирать одежду, рожать мне детей, содержать в чистоте мой дом и принимать моих гостей, и мы будем жить долго и счастливо. Всего один поцелуй — и все исполнится!» «Черта с два», — подумала принцесса и за ужином улыбалась, обсасывая лягушачью косточку.
Вино лилось рекой, разговоры не смолкали ни на минуту, блюда сменяли друг друга, а я в который уже раз поражался способности французов проводить за столом столько времени, сколько другие народы проводят только перед телевизором. Они умеют есть по нескольку часов подряд и выпивать огромное количество вина, не падая при этом лицом в тарелку с сыром. Действие алкоголя проявляется лишь в том, что лица становятся румянее, узлы галстуков слабее, разговоры громче, а шутки рискованнее, но я ни разу не видел, чтобы подвыпивший француз вел себя некрасиво или агрессивно. Возможно, секрет такой выносливости в постоянной практике.
Тем временем в зале появился ансамбль аккордеонистов, а президент Луазан и церемониймейстер Руссель подошли к краю танцпола, где был установлен микрофон. Все головы повернулись к ним. Приближался момент истины: сейчас мы все узнаем, кому принадлежат самые аппетитные окорочка в Виттеле.
К Мисс Grenouille, как мне объяснили, предъявляются практически те же требования, что и к настоящей лягушке: ее бедра должны быть длинными, стройными, но не костлявыми, округлыми, но не толстыми. Самое важное — это упругость и тонус, а всякие модные украшения вроде татуировок не допускаются. Окорочка-чемпионы должны быть чистыми, гладкими и безупречными, и, судя по уверенному взгляду президента, таковые уже были найдены.
«Mesdames, Messieurs!» — призвал нас к вниманию Руссель.
Я ожидал, что по такому случаю он разразится стихами, хоть и понимал, что рифму к слову cuisses подобрать непросто, но вместо этого церемониймейстер произнес всего несколько вступительных слов, а потом под рокот барабанов объявил имя победительницы. Мисс Grenouille, робея, прошла через весь зал, чтобы получить из рук президента огромный букет. Ее звали Амели, и она оказалась прехорошенькой барышней, мило раскрасневшейся от грохота аплодисментов. К сожалению, заслужившие победу окорочка были отчасти скрыты тугими штанишками вроде тех, что носят тореадоры, и некоторые из присутствующих в зале джентльменов вслух выразили свое разочарование.
Но скоро и лягушки, и окорочка были забыты: пришло время танцев, а французы очень серьезно относятся к танцам вообще и к пасодоблю в частности. Пасодобль, похожий одновременно на фокстрот и танго, полюбился французам, вероятно, потому, что дает возможность наиболее экспрессивно использовать верхнюю часть туловища. Сначала танцующие делают три-четыре скользящих шага в одном направлении, а потом резко меняют курс, сопровождая это стремительным разворотом и пожатием плеч, а иногда и щелчком каблуков. Движения плавные и неторопливые, главное в пасодобле — правильная поза: голова высоко поднята, спина жестко фиксированная и абсолютно прямая, локти согнуты под строго определенным углом. Я заметил, что некоторые кавалеры старшего поколения до сих пор придерживаются традиции изящно оттопыривать мизинец левой руки, сжимающей ручку дамы. Зрелище было восхитительным, и я жалел только о том, что танцоры успели расстаться со своими плащами и шляпами.
