Азиатская книга - Александр Михайлович Стесин
Пока она рассказывает, я чувствую, как меня начинает мутить. Тошнота, головная боль. Не пора ли принять ацетазоламид (тоже был в списке Фреда)? Или это все паника и самовнушение? Как бы ни было, приятного мало. Вдруг чувствуешь, как будто тебе сто лет. В ногу вступило, идти невозможно, но идешь, деваться некуда, и в какой-то момент боль почти проходит. Вот она, ходячая медитация, которой учили в Таиланде: топишь боль весом своего внимания. Хорошо хоть снега нет, лавин. Тем временем нас обгоняет группа молодых людей с рюкзаками. Идут как ни в чем не бывало, почти бегут. Новички? Или, наоборот, профессионалы? Французы? По-быстрому и налегке? Пусть. Мы никуда не спешим. У каждого свой тепм. И свое посвящение. Одни посвящают свое восхождение кому-нибудь из пациентов, другие — членам семьи. Тем, кто болен, или памяти тех, кого уже нет. В первом случае восхождение — молитва об исцелении, жертвенный ритуал; во втором — поминовение.
Длинная темная трава, которой покрыт склон, похожа на ячью шерсть. В древности поселок Монг Ла был обиталищем могущественного ламы. В те времена ламы соперничали друг с другом — боролись за тантрическую энергию. Один лама силой мысли послал стрелу, а другой силой мысли ее остановил. Там, где упала стрела, скала дала трещину. В память об этом чудесном событии воздвигли чортен. Белую ступу с голубыми глазами.
8. Пхорче — Пангбоче
Окруженный рододендроновыми зарослями поселок Пхорче — своего рода центр альпинизма, причем не для европейцев с американцами, а именно для шерпа. Из 376 жителей поселка 80 покорили Эверест, некоторые — по несколько раз (местный рекорд — 18 восхождений!). Несколько лет назад здесь открыли школу скалолазания. Она была построена на пожертвования волонтерских организаций вроде нашей и выглядит как центр лучевой терапии в Катманду: без излишеств, но и не по минимуму. В целом вполне презентабельно. Кроме скалодрома в двухэтажном здании школы имеются библиотека, читальный зал и компьютерная комната. Все книги и компьютеры, естественно, тоже пожертвованы иностранными волонтерами. Само здание было спроектировано студентами архитектурного института из Монтаны. Тшерин говорит, что на занятия записывается весь поселок. «У нас, шерпов, альпинизм — любимое занятие и главный источник дохода». Но во время нашего визита шерпов почему-то не видно, на скалодроме одни белые люди. Может, просто так совпало. «Так совпало», — успокаивает Тшерин. И переходит к демонстрации знаков отличия: вымпелы, грамоты, Доска почета, здоровый дух соцсоревнования… Наверное, это хорошо, но у меня того и гляди начнется нервный тик — на уровне павловского рефлекса. Очень уж напоминает показуху советской школы. И речь Тшерина — под стать: «Благодаря этой школе, построенной на деньги наших щедрых спонсоров, альпинистское мастерство у шерпов достигло небывалых высот». Спасибо партии за наше счастливое детство.
* * *
Монастыри здесь, как и дома, приземистые, коренастые. На первом этаже — молитвенные барабаны (издалека они похожи на вертела с донер-кебабами в Гринвич-Виллидже); на втором — разноцветные окна с витражными перемычками. Монастырю в Пангбоче больше шестисот лет. Обычная история: какой-то великий лама перепорхнул через Эверест и приземлился на этом месте. Вот след его ноги. Рассказывают также, что он сушил одежду на солнечном луче, как на бельевой веревке. Истории про лам я люблю куда больше, чем про Хиллари, Мэллори и прочих альпинистов-первопроходцев. Но есть и третья категория историй на тропе: медицинские страшилки, любимый жанр Фреда и Сьюзен. Сегодня речь пойдет о высотном отеке легких: удушающий кашель, одышка, ларингоспазм, пена у рта… Хватит распалять мое ипохондрическое воображение, я и так еле плетусь, подозревая у себя то одно, то другое недомогание. Но Сьюзен не унимается: еще очень важно быть внимательным во время спуска, ведь всегда есть опасность подхватить… стоп! Смотрите, вон там вдалеке… видите? Амадаблам. Сегодня она хорошо выглядит. А вон там — Лхоцзе, тоже молодцом сегодня. Как будто речь идет не о пиках, а о людях. Не то о старых друзьях, не то о хронических пациентах. Между тем Тшерин приступает к одной из главных историй: загадке, связанной с исчезновением первопроходцев Джорджа Мэллори и Эндрю Ирвина. Тело Мэллори было найдено в 1999‐м, через семьдесят пять лет после их восхождения, а тело Ирвина до сих пор не обнаружено. Вопросы, на которые ни у кого нет ответа: были ли они на вершине и что стало с ними потом? Раздолье для конспирологических теорий. Так на Приполярном Урале все наперебой рассказывали нам про перевал Дятлова. «Между прочим, — говорит Тшерин, — человек, который обнаружил останки Мэллори, работает в школе скалолазания, где мы только что побывали. Это мой старый приятель».
9. Дингбоче
Дорога к поселку Дингбоче — по валунному суглинку морены. Идти трудно, но еще труднее дышать. Акклиматизация происходит медленно, а после определенного порога и вовсе не происходит. «Это как дайвинг, только наоборот», — говорит Шилпен. Как же все-таки ничтожно мал участок пространства, приспособленный для жизни… Стоит человеку подняться на сравнительно небольшую высоту или, наоборот, опуститься на сравнительно небольшую глубину, и он оказывается в условиях, с жизнью несовместимых. Горная болезнь начинается на высоте 2000 метров. После 2500 метров начинает страдать ночное зрение, замедляется психомоторика. На высоте 3000 ухудшаются пространственная память и способность к обучению, возможны галлюцинации (у меня они начались гораздо раньше, на высоте 2000, но это было на Аляске, где мы решили подняться на вершину без всякой акклиматизации). Высота 7000 — порог, за которым проявляются структурные изменения в мозге: кортикальная атрофия, перивентрикулярный лейкоареоз. И это все с учетом акклиматизации! Если человек выпадет из самолета, его смерть не будет страшной: прежде чем разбиться, он потеряет сознание от резкого перепада давления. 8000 — «мертвая зона», высота, на которой акклиматизация невозможна. Но вот рядом со мной идет Сьюзен, она поднималась на
