Генри Мортон - Шотландия: Путешествия по Британии

Я познакомился с этими женщинами, и они посвятили меня в секреты своего ремесла. Мужчины ловят рыбу, а ее приготовлением занимаются женщины. Позади каждого дома имеется большой черный котел, наполовину закопанный в землю. На дне бочонка поджигают дрова (причем, предпочтение отдается молодой, не смолистой древесине), спустя некоторое время сверху добавляют влажную щепку — чтобы повалил густой дым. Обезглавленную и вычищенную пикшу ненадолго опускают целиком в рассол. Затем связывают попарно за хвосты и в таком виде подвешивают над дымящимся котлом. Чтобы дым не рассеивался, сверху все накрывают мешковиной и оставляют рыбу коптиться. Примерно через полчаса «арбротская копчушка» готова. Она чудесного бронзово-коричневого цвета и совершенно изумительна на вкус.

Я слышал, что ее можно купить и в Лондоне — существует по крайней мере один крупный кооперативный магазин, где торгуют арбротской копченой пикшей, но у нас она почему-то не пользуется широкой популярностью. По достоинству этот деликатес оценен лишь в Шотландии. А жаль! На мой взгляд, любой, кто попробует «арбротскую копчушку», никогда уже не сможет забыть ее вкус.

Мне рассказывали, что особенно хорошо готовят эту рыбу именно в Арброте. В Абердине тоже есть достойные мастера, но по-настоящему умеют коптить пикшу лишь жены арбротских рыбаков.

У этих людей всегда хватает работы, и занимаются они ею с удовольствием. Любимая работа — это, согласитесь, редкая вещь в условиях современного города.

Из разговора с полицейским я узнал, что прежде рыбацкая община жила довольно замкнуто и с остальными горожанами поддерживала минимальные контакты. Однако сейчас все изменилось. Теперь девушка, целый день таскающая за плечами плетеную корзину для рыбы, вечером наряжается в шелковые чулки, нарядное платье и выходит в город.

— Но, знаете, — добавил полицейский, понижая голос, — этих девушек всегда можно узнать по походке. Они слегка наклоняются вперед, будто тащат на спине свою корзину. Привычка, знаете ли…

В Данди я повстречал знакомого, у которого были какие-то дела на местной мармеладной фабрике, и он пригласил меня отправиться туда вместе с ним. Пока мой приятель улаживал в управлении свои вопросы, мне разрешили побродить по фабрике и понаблюдать за процессом производства печенья, конфет и мармелада. Я зашел в первое попавшееся помещение и сразу понял: здесь творится нечто совершенно необычное. Девушки изготавливали конфеты по рецепту, которому было по меньшей мере два столетия. Лично я уже и забыл, когда видел подобные конфеты. Помнится, официально они назывались «любящие сердца», но в деревне, где я рос, все детишки называли их «словесами». Вот уж не думал, что когда-нибудь мне доведется снова держать в руках эти сладости. Один их вид пробудил в моей душе давние воспоминания: витрина деревенской бакалейной лавки, на которой вперемешку выставлены почтовые открытки, башмаки, липкая бумага от мух, фланелевые сорочки, бутылки с чернилами и те самые конфеты. «Любящие сердца» обычно делались круглыми, размером с пенни. Они были белые, голубые или розовые, и поперек каждой конфеты шла какая-нибудь надпись, выполненная синей или красной глазурью.

— Эти конфеты всегда пользовались большим спросом в шотландских городках, — пояснили мне работницы фабрики. — У нас это, наверное, самое древнее кондитерское изделие: мы выпускаем их с 1793 года.

Изречения оставались более или менее неизменными на протяжении столетий. Разглядывая каскады конфет, сыпавшихся на конвейер, я успел прочитать:

Ты любишь дразниться,Но время за нас.

Храни, как зеницу,Любовь, редкий дар.

А рядом суровое предупреждение — вполне в духе провинциальной шотландской морали: «Держи руки при себе, пока как следует не познакомишься».

— И кто же их покупает? — поинтересовался я.

— О, да все сельские лавки их расхватывают.

«Любящие сердца» подкупают своей безыскусностью, послания на них простые и наивные. Зато в следующем зале я обнаружил совершенно отличный вид изделий. То есть, по сути они были те же, но рекламировали в корне иное отношение к жизни. Как и «любящие сердца», эти конфеты радовали глаз разноцветьем — голубые, розовые, белые. Форму они имели также разнообразную: квадратики, треугольнички и даже полумесяцы. А надписи преобладали следующего содержания:

Приятель, ты полный улет.

Детка, я тащусь.

Бэби, это джаз.

Заметано, детка.

— Эти конфеты мы называем «Шепот Купидона», — пояснила девушка.

— И почему же ваш Купидон изъясняется на языке американских подростков?

— Ну, понимаете, трафареты для надписей поступают к нам из Штатов.

— И что, эти конфеты покупают на Малле или Скае? Или, скажем, к северу от Каледонского канала?

— Нет. Они популярны лишь в тех местах, где есть кинотеатры.

— Другими словами, там, где их могут перевести на нормальный язык?

— Ну да.

Какой разительный контраст! В первой комнате штамповали тысячи и тысячи конфет с нежными посланиями для наших прабабушек, а за соседней дверью станок выплевывал американизированную банальщину, ориентированную на молодое поколение.

Что интересно, популярность этих изречений подчиняется собственным, необъяснимым с точки зрения здравого смысла закономерностям. Одни входят в моду, а другие на время забываются с тем, чтобы потом когда-нибудь снова вернуться. Надо сказать, что большая часть этих виршей существует еще с незапамятных времен Гретна-Грин.

— И какие же надписи сейчас в ходу? — поинтересовался я у работницы фабрики.

— Как ни странно, самые старые и простые, типа «Годы не разлучат нас». Ну и, конечно же, традиционное «Я люблю тебя».

Вскоре я уже сидел на пароме, отправлявшемся в Сент-Эндрюс.

В солнечный день Сент-Эндрюс представляет собой типичный прибрежный городок — такой же милый и симпатичный, как все прибрежные города Европы. При этом он обладает собственным лицом и очарованием. Хотя в свое время я и не научился играть в гольф (а сейчас чересчур занят, чтобы хоть как-то восполнить этот пробел), уверен: я бы никогда не заскучал в Сент-Эндрюсе. Ну, разве что уж в совсем дождливый день, да к тому же если б его пришлось провести в местном гольф-клубе с названием «Ройал энд Эншент» (или просто «РЭЭ»). Подобное испытание я считаю непомерно тяжелым для людей, не играющих в гольф.

Сент-Эндрюс даровал Шотландии ее покровителя, святого Андрея, но, похоже, со времен Реформации страна сменила свою тягу к канонизации на увлечение гольфом. Во всяком случае, для Сент-Эндрюса гольф означает больше, чем для любого, даже самого фанатичного в отношении этой игры города. Многочисленные поклонники гольфа сегодня стремятся в Сент-Эндрюс с тем же самым пылом и рвением, с каким прежде толпы паломников тянулись к гробнице святого Андрея. Некоторые гости города находят время преклонить колени в гробнице, но большинство обходится без этого — они смущены и взволнованы одним сознанием, что ступают по святой земле.