Фердинанд Врангель - Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю
При всей трудности путь сюда мог почесться легким в сравнении с опасностями и препятствиями, ожидавшими нас при спуске с хребта. Сажен сто перпендикулярной высоты вела нас извилистая тропа оленей, и здесь равно надобно было удивляться осторожному и хитрому ходу их и цепкости наших лошадей. Далее тропа исчезала на рыхлом песке и осколках камней, беспрестанно катившихся из-под нас в бездну и попадавших в озеро, лежащее на дне ее. По крутому скату сводили мы наших лошадей, то опираясь на них, то поддерживая их. Поздно ночью достигли мы песчаных берегов и, несмотря на совершенное изнурение, должны были итти еще далее. Наконец, на берегу ручья, свергавшегося со скалы и впадающего в озеро, нашли мы хороший луг и расположились на ночлег. Лошади наши были обеспечены, но зато мы сами находились в жалком положении. Общий, самый подробный обзор всех мешков и карманов доставил нам только несколько старых сухих сухарей и немного рыбы. Поделившись поровну крохами, легли мы спать чразвычайно голодные, но большая часть в сладкой уверенности, что переход через горы совершенно кончен, голая тундра осталась за нами и поутру достигнем мы Анюя и лесов, где нас ожидали защита от непогоды и всякого рода съестные припасы. Мне казалось, что граница тундры еще далеко перед нами; но моему мнению никто не верил. Несмотря на голод, спали мы очень хорошо, и многие видели уже во сне жареных гусей и жирную уху.
С рассветом все наше общество поднялось и приготовилось к дальнейшему путешествию, но первый взгляд на окрестности уверил меня, что, к сожалению, я был прав. Крутой и высокий хребет гор, составляющий предел тундры, опоясывал всю южную часть небосклона. При вчерашнем тумане мы заблудились, взяли не ту дорогу; переправились с неимоверными трудами и опасностями через северо-западную ветвь главного хребта и вышли на один из источников Баранихи. Всевозможными доводами старался я уверить Бережного и других в нашей ошибке и необходимости обратиться назад, но напрасно. Служивший нам переводчиком чуванец утверждал, что совершенно знает страну, называл по именам каждую гору, речку и долину, и, несмотря на многократные доказательства его неведения, одержал верх. Бережной, как хозяин лошадей, решился итти вперед, и мы отправились.
В дурном расположении духа и с голодным желудком продолжали мы путь — я в полной уверенности, что принятое нами направление было неправильно, а Бережной в сомнении и беспокойстве о последствиях. Весьма медленно подвигались мы и шли почти всю дорогу пешком, ведя наших, утомленных лошадей. К вечеру достигли подошвы высокого кряжа скал и остановились на небольшой равнине, поросшей тощей травой. Дикий лук и несколько корней, вырытых из мышиных нор, были нашей единственной пищей.
Августа 22-го, с рассветом, мы увидели в направлении, которому следовали, густой морской туман, что открыло глаза моим странникам и даже чуванец признался, что он заблудился и совершенно не знал страны, где мы находимся. Бережной и якуты пришли в отчаяние, думали, что мы попали в Чукотскую землю и были в нескольких ста верстах от Анюев, без всяких средств к пропитанию, с утомленными лошадьми, и должны неминуемо здесь погибнуть.
Тогда все уверились, наконец, в справедливости моих предположений и обратились ко мне с просьбой вывести их отсюда, обещая во всем беспрекословно мне повиноваться. Хотя при сжатом голодном желудке человек не может быть слишком чувствителен к подобной чести, однакож я радовался, что дело приняло такой оборот и что я имел возможность освободиться из самого неприятного положения. По моему счислению находились мы в двух днях пути от Малого Анюя и его прибрежных лесов. На третьи сутки обещал я привести караван наш к реке, и 23 августа отправились мы в путь.
Пройдя 15 верст по глубокому, мрачному оврагу, бока которого, перпендикулярно спускавшиеся, скрылись от нас двумя и тремя слоями облаков, мы вышли к небольшой речке. Она быстро текла к северу и привела нас к большому озеру, берега которого были обставлены огромными черными скалами. Обогнув озеро с западной стороны и подвинувшись еще 10 верст, мы решились остановиться на ночлег, разложили огонь и, по привычке, повесили котел, но — варить нам было нечего. Пока все мы молча и угрюмо сидели около костра, один из якутов отозвал меня в сторону и, показывая из-под одежды своей утку, которую, отстав от товарищей, случайно убил он камнем сказал мне: «Возьми, тойон, и съешь один, ты сильно устал». Я поблагодарил якута за его добросердечие, и без всякого приготовления бросил утку в общий котел. Хотя похлебка наша была очень водяниста, и каждому из нас досталось по самому незначительному кусочку утки, однакож свежая пища несколько подкрепила наши силы. Зато, кроме перьев, от утки ничего не осталось: не только внутренности, даже кости ее были нами съедены.
Вечер был ясен. Ни одно облако не показывалось на темноголубом, усеянном звездами небе и мы заснули в сладкой надежде, что завтра погода будет благоприятна для нашей поездки. Ночью поднялся сильный ветер, и 23-го поутру, когда мы проснулись, вея окрестность была покрыта глубоким снегом. Стараясь несколько согреться и обсушиться, мы разложили огонь из шестов нашей палатки, поймали лошадей и пошли далее, прямо в гору.
Мы шли по течению ручья, по колено в снегу и весьма медленно подвигались к югу. Дорога становилась круче и привела нас, наконец, на остроконечный гребень хребта. Туман, облака и густая вьюга скрывали всю окрестность. Мы расположились отдыхать на снегу. Вскоре показалось солнце, и туман рассеялся. Нас окружали со всех сторон крутые, покрытые снегом горы. После долгого искания нашли мы на южной стороне местечко, казалось, удобное для спуска. Крутая и узкая расщелина упиралась в пропасть. Пустив лошадей наших вперед, мы начали спускаться за ними, и здесь вполне почувствовали мы благодетельность выпавшего снега, без которого не было нам возможности сойти с гор; снег неоднократно поддерживал нас, когда мы скользили, и спасал от ушибов при падениях. До наступления темноты все счастливо достигли подошвы хребта, и только иные из нас порядочно, но неопасно ушиблись. Наши лошади были также хотя изранены при падении на остроконечные камни, но могли за нами следовать. Мы поздравляли друг друга с счастливым переходом через горы и расположились на снегу, под которым лошади нашли себе траву. В надежде достигнуть завтра Анюя, все мы скоро заснули; но уже ночью голод, после трехдневного поста, при беспрестанных усилиях, начал нас мучить и вскоре сделался нестерпим… Замечательны были разные впечатления, которые такое мучительное чувство производило на всех нас: иной молился, другой беззаботно пел унылые песни, третий прыгал и кричал; некоторые стояли неподвижно, устремив в землю безжизненные взоры, а иные говорили, но без всякой связи. Якут, прежде с особым уважением, даже со страхом подводивший мне лошадь, обнимал меня и, полуплача, спрашивал: «Скоро придем к Анюю»? Я старался всех утешить, обещая к вечеру достигнуть реки и лучших стран. Без всякой побудительной причины повел я моих товарищей к высокой цепи холмов. С трудом добрались мы до них и вдруг увидели перед собой обширную долину, и разбросанные по ней купы деревьев. Как на море, после долгого и затруднительного плавания, крик: «Земля, земля!» возбуждает радость деятельность на корабле, так и здесь вид деревьев подействовал, будто электрический удар, на утомленное общество «Лес! Лес!», — раздалось со всех сторон и мы радостно погнали лошадей вперед. Анюй, а с ним и конец наших страданий были недалеко.
