Николай Максимов - Поиски счастья
Молчал Кочнев недолго. Он верил в скорое установление здесь Советской власти, и вера эта подсказала ему решение.
— Я сам поймаю его, — совершенно неожиданно для чукчей и самого себя ответил он, — Потом приведу его к вам, и вы решите, как поступить с ним.
— Какомэй… — раздались удивленные голоса: этого никто не ожидал.
— Один? — дядя Элетегина удивленно поднял брови и выронил изо рта трубку.
— Если не справлюсь, попрошу вас помочь… Ждите, я позову вас.
— Э-гей! — довольные, засмеялись мстители.
— Вот прогоним вместе с вами американов — совсем другая наступит жизнь. Никто не будет убивать друг друга. Купим вельботы деревянные. Каждый получит винчестер за двух или трех песцов…
И Иван Лукьянович нарисовал им снова картину будущего, пытаясь как можно нагляднее вскрыть перед ними причины всех их несчастий и тяжелой жизни.
Чукчи разошлись нескоро, но ушли вполне удовлетворенные тем, что Ван-Лукьян взялся сам отомстить Гырголю. А если он сказал — так и будет! Кто не знает этого! Что же касается родственников Гырголя, то они не посмеют мстить таньгу, тем более такому сильному, как Ван-Лукьян, который все может сделать: даже из живота человека выбросить болезнь. По всей Чукотке знают об этом. К тому же разве они дадут его в обиду?.. Пусть позовет Ван-Лукьян, и они все пойдут за ним!
Многосемейные родственники убитого были очень довольны, что Ван-Лукьян избавил их от этого «неудобного дела». Разве есть у них время бродить по тундре? А каково будет видеть своих убитых детей и жен? Нет, Ван-Лукьян, как видно, настоящий человек!
Когда вернулась Дина, в комнате было темно от табачного дыма.
— Вы с ума сошли! Ребенок и без того слабый.
— Сейчас проветрим. Очень важное дело решили, Дина, — и он все рассказал ей.
— Молодец ты у меня, Ваня! Хорошо, что отговорил, — похвалила его жена.
— Ты ничего не понимаешь, Динка! — Иван Лукьянович бережно взял у нее из рук сынишку и положил его в постель. — Дело не в том, что отговорил. Я понял сегодня, что чукчи поддержат, будут сами бороться за новую жизнь, за Советскую власть, что они… Понимаешь, сами пришли ко мне и согласились, что надо гнать в шею всех этих гырголей, джоясонов, клейстов, исправников и прочую мразь.
Незадолго до сумерек снова пришел Элетегин. И хотя был он без ружья и казался спокойным, Иван Лукьянович предположил, что сын убитого передумал, отверг принятый план и радость была преждевременна. Но он ошибся. Элетегин молча достал из-за пазухи пакет и передал его своему другу.
Заперев за ним дверь на засов, Кочнев вскрыл конверт. Первое, что он увидел, было отношение на его имя, оно начиналось словами: «Члену Революционного Комитета Чукотки товарищу Кочневу И. Л.». Сердце Ивана Лукьяновича гулко забилось, сразу пересохло в горле.
— Динка! — вскрикнул он и обернулся.
Жены уже не было, она ушла заниматься с подростками.
Оставив письмо на столе, Кочнев зачем-то подошел к печке и подложил в нее топлива, потом прошелся по комнатке, успокаивая себя. Ему казалось, что надо сию же минуту приняться что-то делать, сзывать людей, провозгласить в бухте Строгой Советскую власть. Стоя, он снова склонился над бумагой, так взволновавшей его.
Слева стоял угловой штамп. Но слова «Чукотский уезд» были перечеркнуты и от руки написано сверху: «Чукотский ревком».
Кочневу предписывалось отправиться по чукотским селениям к северо-западу от бухты Строгой разъяснять народу смысл и политику Советской власти, поднимать людей на борьбу с внутренними и внешними врагами.
А врагов было много. Молодая Советская республика переживала трудные годы. Американское оружие, доллары, продовольствие щедро поставлялись злейшим врагам русского народа, махровым контрреволюционерам и монархистам — Колчаку, занявшему Сибирь, Юденичу, Врангелю, Деникину, Семенову и другим царским генералам, рвавшим на части Россию.
Рассчитывая костлявой рукой голода удушить Советы, американское правительство уже в 1917 году организовало против России голодную блокаду. А летом 1918 года, когда республика трудящихся, терзаемая белогвардейскими генералами, переживала один из самых трудных и самых критических периодов своей истории, американо-английские «цивилизованные» разбойники, не ограничиваясь натравливанием на нашу Родину немецких милитаристов, сами тайно, по-воровски подкрались к нашим границам и высадили свои войска на советском Севере и советском Дальнем Востоке.
Кочневу надлежало составить список наиболее подготовленных, сознательных чукчей и эскимосов, на которых можно опереться в первые же дни создания сельских ревкомов.
Прилагался перечень населенных пунктов, где Иван Лукьянович должен провести работу: среди них был и остров в Беринговом проливе, куда можно попасть только водой.
С открытием навигации Кочневу предписывалось лично явиться в Славянск с докладом.
Помимо предписания, в пакет были вложены отдельные директивы Совета Народных Комиссаров за подписью Ленина и два воззвания ревкома к народу. В них писалось:
«…Третий год рабочие и крестьяне России и Сибири ведут борьбу с наемниками богатых людей Америки, Японии, Англии и Франции, которые хотят потопить в крови трудящийся народ России. Русское бывшее офицерство, сынки купцов-спекулянтов объединились вокруг Колчака и, получая от бывших союзников оружие и деньги, приступили к удушению рабочего и крестьянина. Япония послала в Приамурье двести тысяч солдат, которые заняли деревни, безжалостно убивают детей и стариков. Они думали этим кровавым террором убить русскую революцию, лишить трудящихся свободы, но ошиблись».
«Товарищи и граждане Чукотского уезда! — говорилось в другом воззвании. — Рабочие и крестьяне взяли власть для того, чтобы водрузить на земле знамя всеобщего труда. Буржуазия, гонимая жаждой наживы, пустила свои безжалостные щупальца по всему земному шару, — даже далекий уголок Севера не остался без ее внимания. Морской пират Эриксон, ныне «Эриксон и компания», пользуясь климатическими условиями, когда полярные морозы отрезают наш край от всего мира, монополизировал торговлю и стал властелином над жизнью как инородцев, так и европейцев.
Товарищи! Кто из вас не записан в его долговую книгу?
Никакая политическая свобода при данной капиталистической системе эксплуатации не спасет рабочего от экономического рабства. Только полное уничтожение самой системы эксплуатации обещает человечеству истинную свободу, равенство и братство».
Окно совсем посерело, в комнате становилось темно. Лишь отблески пламени из печи то и дело вспыхивали на стене. Не зажигая лампы, Кочнев сидел в своем любимом кресле, обитом мягкой медвежьей шкурой. «Завтра же, — думал он, — надо собрать чукчей и объявить им о том, что в уезде провозглашена Советская власть».
