Засекреченный полюс - Виталий Георгиевич Волович
25 октября в 11 часов по МСК все, и улетающие и провожающие собрались на аэродромном поле. Перед самой посадкой в самолет Трешников вдруг отозвал меня в сторону и, закрываясь от пронизывающего ветра, сказал:
- Вот что, Виталий, хочу с тобой посоветоваться, как с врачом, по одному деликатному вопросу.
- Слушаю вас внимательно, Алексей Федорович.
Трешников на минуту задумался.
- Дело вот ведь какое. У Михал Михалыча незадолго до нашего отлета умер отец. У меня в кармане письмо Серафимы Григорьевны (жена Сомова. - В. В.) с этим печальным известием. Я вот все голову ломаю - отдать письмо или не отдавать. Зимовать в полярную ночь с такой тяжестью на сердце - это такое тяжкое испытание.
- Сказать честно, - сказал я, подумав, - лучше не отдавать. Как он его перенесет не сорвется ли?
- Да нет, не сорвется. Я Михал Михалыча давно и хорошо знаю. Человек он крепкий. Выдюжит. Но я все же еще подумаю. А за совет спасибо.
Трешников натянул поглубже капюшон меховой куртки, и его грузная фигура исчезла в просвете самолетной дверцы.
Ровно в 12 часов самолеты один за другим поднялись в воздух и вскоре растворились в сумерках наступающей полярной ночи. Я медленно поплелся в аэродромную гостиницу, закрываясь от резких порывов ветра. Значит, еще одна ночь ожидания.
Но ни я, ни оставшийся экипаж Пе-8 и предположить не могли, сколь горький сюрприз преподнесет нам судьба.
Время шло к ужину, когда дверь моей комнаты распахнулась и на пороге возникла заснеженная фигура штурмана Николая Зубова.
Запыхавшись от быстрого бега, он, едва переведя дыхание, выпалил охрипшим от мороза и волнения голосом:
- Беда приключилась, доктор!! Давай скорей на КП. От Бармалея (Титлова. - В. В.) радиограмма. Леша Челышев (радист Титлова) отстучал 25-25 - имею на борту раненых и больных. Видимо, Осипов разбился.
Одеваясь на ходу, я помчался на командный пункт аэродрома. Там уже собрался весь экипаж Задкова. Они стояли тесной кучкой, вполголоса обсуждая происшествие. Завидев меня, начальник авиапорта сказал, не скрывая беспокойства:
- Произошло несчастье: Осипов разбился. Как это случилось - пока не известно. Очень опасаюсь, что он захватил с собою зимовщиков, которых решено было заменить на станции. Если мое предположение подтвердится - тогда полный п...ц. Лазарет у нас маленький, человек на пять, не больше. Где раненых размещать - ума не приложу! Вы до прилета Титлова сходите в лазарет стройбата, и чтоб подготовили все к приему пострадавших, команду я уже дал. Но врач у нас молодой, только недавно окончил Военно-медицинскую академию. Сами понимаете, какой из него помощник.
На пороге лазарета меня уже ждал его начальник - лейтенант медицинской службы с юным, немного испуганным лицом. Однако парень он оказался расторопным. В автоклаве уже стерилизовалось белье. В двух больших электрических стерилизаторах, заполненных хирургическими инструментами, кипела вода. Ампулы с кровью, извлеченные из холодильника, лежали на тумбочке, отогревались, обернутые одеялами. Хирургический стол и кушетка были застелены чистыми простынями. Бывших обитателей лазарета выписали и отправили долечиваться в казарму.
Оставалось только ждать. Но каким мучительным было это ожидание. Я не выдержал и отправился на аэродром встречать самолет. Было морозно. Ветер гнал по аэродромному полю потоки снежной пыли. Я отмерил не одну тысячу шагов, когда наконец на северо-востоке послышался гул моторов. Титлов с ходу направил машину на летную полосу и мастерски посадил ее прямо у "Т". Винты еще крутились, когда я подбежал к самолету. Распахнулась дверца, и на снег выпрыгнул механик Володя Водопьянов - сын Михаила Васильевича. Задыхаясь от быстрого бега, я только и смог спросить: "Сколько и кто?"
Володя понял меня с полуслова и коротко бросил:
- Отец и Коля Коровин.
Слава богу, мелькнуло в голове, что только двое. Подтянувшись на руках, я забрался в кабину и сразу увидел Водопьянова, притулившегося у большого свертка оленьих шкур. Он тихо раскачивался, поддерживая руками голову, замотанную бинтами, на которых алели пятна крови. Неумело наложенная повязка сползла на самые брови.
- Михаил Васильевич, дорогой, что случилось, как вы себя чувствуете?
- Не волнуйся, доктор. Ну царапнуло немного голову, - успокоил он меня. - Вот Коле Коровину здорово досталось. Ты его осмотри скорее, а я и подождать могу.
Коровин лежал рядом на чехлах, поверх которых набросили оленьи шкуры. Он был без сознания и тихо стонал. Я опустился рядом на колени. Рукав его кожаной куртки был разорван в нескольких местах и покрыт пятнами запекшейся крови.
- Его винтом задело, - сказал Аккуратов. - Еще бы чуток, и руку бы напрочь отрубило.
У самолета послышались громкие голоса.
- Носилки давай, - крикнул кто-то.
Коровина быстро уложили на носилки и, завернув в меховое одеяло, понесли через сугробы в медпункт. Но Водопьянов, несмотря на все мои настойчивые уговоры, от носилок отказался.
Положение Коровина оказалось серьезнее, чем я предполагал сначала. Плечевая кость была раздроблена и поврежден локтевой сустав. Тут нужна была помощь специалистов и операция в условиях настоящей больницы. Только где взять эту самую больницу? Ведь до ближайшей километров шестьсот, если не больше.
Пока я осматривал Коровина, мой молодой коллега уже помог Водопьянову раздеться, забраться на операционный стол и ввел противостолбнячную сыворотку.
Я разрезал бинты и снял повязку. Ну и ну. От левой брови через лоб, пересекая голову почти до самого затылка, зияла рваными краями широкая рана. Кожа до самой кости была сорвана напрочь. Но кровотечение прекратилось. Однако серьезно встревожили темные, почти черные кровоподтеки вокруг глаз, так называемые "очки", которые нередко являются признаками внутренней травмы черепа. Я аккуратно промыл рану перекисью водорода и, к своей радости, при самом тщательном осмотре не обнаружил никаких повреждений костей черепа. Успокаивало также отсутствие следов кровотечения из ушей и носа, а главное, что мой пациент ни, разу не терял сознания.
- Ты чего это примолк, доктор, - буркнул Водопьянов. - Говори, что там у меня, не темни.
- Думаю, Михаил Васильич, ничего серьезного. Кости целы, только кожу сорвало. Счас наложу пару швов - и хоть завтра в самолет, - сказал я, стараясь придать голосу спокойную уверенность, хотя на душе у меня скребли кошки.
- Только, доктор, не очень старайся, волосы не шибко выстригай. А то изуродуешь меня, как бог черепаху. Мне ведь скоро в Москву возвращаться.
Я поклялся, что волос уберу самую малость, и, наполнив шприц новокаином, собирался сделать укол.
- Ты эти детские штучки брось,
