Джером Джером - Трое в лодке, не считая собаки
Погода — такая штука, которая мне совершенно не по зубам. Я никогда ее не пойму. В барометрах толку нет — сбивают с толку так же, как прогнозы в газете.
В Оксфорде, в гостинице где я останавливался прошлой весной, был один. Когда я въехал, он показывал «Ясно». За окном же просто лило, лило весь день, и я не мог сообразить в чем дело. Я постучал по барометру. Он прыгнул и показал «Сушь». Коридорный, проходя мимо, остановился и сказал, что барометр, верно, имеет в виду завтрашний день. Я предположил, что, может статься, он имеет в виду позапрошлую неделю, но коридорный сказал, что он так не думает.
Наутро я постучал по нему снова. Он перепрыгнул дальше, а дождь припустил еще пуще. Я пришел в среду и треснул еще разок. Стрелка было крутнулась к «Ясно», «Сушь» и «В. Сушь», но ее остановил шпенек, и двигаться дальше она уже не могла. Она старалась изо всех сил, но аппарат был устроен так, что она не могла предсказывать замечательную погоду еще усерднее — ей пришлось бы сломаться. А ей-то, очевидно, хотелось продолжить и предсказать засуху, пересыхание вод, солнечные удары, самум и тому подобное. Но шпенек это предупредил, и ей пришлось удовлетвориться простым и банальным «В. Сушь».
А дождь тем временем лил водопадом, и нижнюю часть города затопило, потому что река вышла из берегов.
Коридорный сказал, что все ясно: когда-нибудь и надолго наступит замечательная пора. И прочитал стихотворение, напечатанное на крышке оракула, что-то вроде:
Раньше знаешь — дольше будет.Позже знаешь — скорее пройдет.
Тем летом хорошей погоды так и не наступило. Видимо, устройство подразумевало следующую весну.
А есть еще эта новая разновидность барометров — прямые и длинные. Мне никогда не понять, где у них копыта, а где рога. Одна сторона у них для 10-и часов на вчера, а другая для 10-и часов на сегодня (только в такую рань туда где он стоит не каждый раз попадешь). Он всегда или падает, или всегда поднимается — когда дождь, когда ясно, когда сильный ветер, или когда слабый. С одного конца у него «С-р», с другого «В-к»[11], и даже если его стукнуть, то он все равно ничего не скажет. А еще его нужно подстроить под уровень моря и привести к Фаренгейту (и даже потом непонятно, что будет).
Кому вот только нужен весь этот прогноз погоды? Она всегда плохая, когда наступает, и еще не хватало горя знать об этом заранее. Уж пусть лучше будет тот старикан, который в особенно мрачное утро, когда нам особенно хочется, чтобы оно прояснилось, оглядывает горизонт особенно понимающим взглядом и говорит:
— Э нет, сэр, оно прояснится, уж точно. Разойдется, уж точно, сэр.
— А-а, он-то знает, — говорим мы, желая ему доброго утра и отправляясь в путь. — Диву даешься, откуда эти старики все знают!
И мы питаем к этому человеку нежные чувства, которые не уменьшаются тем обстоятельством, что проясняться не проясняется ничего, и дождь лет себе целый день.
— Ну что ж, — думаем мы. — Он-то сделал все, что от него зависит.
А к тому, кто пророчит ненастье, мы наоборот питаем чувства только злые и мстительные.
— Вы думаете, прояснится? — кричим мы мимоходом, бодро.
— Уж нет, сэр, боюсь, зарядило на день, — отвечает он, покачав головой.
— Старый болван, — бормочем мы. — Откуда он знает-то?
И если его знамение подтверждается, мы возвращаемся злясь на него еще больше и будучи смутно убеждены, что без него здесь, так или иначе, не обошлось.
В это конкретное утро было слишком ярко и солнечно, чтобы леденящие кровь сводки Джорджа насчет «бар. падает», «атмосферные возмущения распространяются по южной Европе» и «давление повышается» нас очень расстроили. Таким образом, Джордж, убедившись, что, будучи не в состоянии испакостить нам настроение, лишь понапрасну теряет время, стянул сигаретку (которую я заботливо свернул для себя) и вышел.
Затем мы с Гаррисом, покончив с тем немногим, что оставалось еще на столе, выволокли багаж на крыльцо и стали ждать кэб.
Багажа, когда мы собрали все вместе, оказалось, надо сказать, изрядно. Тут был большой кожаный саквояж, чемоданчик, две корзины, большой сверток пледов, четыре-пять пальто с макинтошами, несколько зонтиков. Еще была дыня, в сумке отдельно (такая здоровая, что никуда не влезала), пара фунтов винограда (в другой сумке), японский бумажный зонтик, сковорода (которую, слишком длинную чтобы куда-нибудь ткнуть, мы завернули в оберточную бумагу).
Смотрелось это внушительно, и нам с Гаррисом стало даже как-то и стыдно (хотя с чего бы, не понимаю). Свободный кэб не появлялся. Зато появились уличные мальчишки. Заинтересовавшись, несомненно, зрелищем, они тормозили.
Первым объявился мальчик от Биггса. Биггс — наш зеленщик. Его главное дарование заключается в том, чтобы нанимать себе на работу наиболее падших и беспринципных мальчиков, произведенных когда-либо цивилизацией. Если по соседству возникает что-нибудь чудовищнее обычного по части мальчиков — мы знаем, это последний мальчик от Биггса.
Мне говорили, что когда на Грейт-Корам-стрит случилось убийство, наша улица быстренько заключила, что за этим убийством стоит мальчик от Биггса (тогдашний); и если бы он не смог, в ответ на суровый перекрестный допрос, которому его подверг номер 19, когда он явился туда за заказом на следующий день (в допросе принимал участие номер 21, оказавшийся в тот момент на крыльце), доказать полное алиби — ему бы пришлось туго. Я не знаю мальчика, который был у Биггса в то время. Но если судить по тому, чего я с тех пор насмотрелся, сам бы я этому алиби большого значения придавать не стал.
Мальчик от Биггса, как я сказал, появился из-за угла. Он, очевидно, был в большой спешке, когда вначале показался на горизонте, но заметив меня, Гарриса, Монморанси и вещи, притормозил и уставился. Мы с Гаррисом посмотрели на него с неодобрением. Более чувствительную натуру это уязвить бы смогло; однако мальчики от Биггса повышенной чувствительностью, как правило, не отличаются. Он стал на мертвый якорь в ярде от нашего крыльца и — прислонившись к ограде и подобрав соломинку для жевания — стал сверлить нас взглядом. Он явно решил досмотреть до конца все.
В следующий миг на противоположной стороне улицы появился мальчик от бакалейщика. Мальчик от Биггса его приветствовал:
— Эй! Нижние из 42-го переезжают.
Мальчик от бакалейщика перешел улицу и занял позицию с другой стороны крыльца. Затем к мальчику от Биггса присоединился юный джентльмен из обувной лавки, тогда как распорядитель пустых бутылок из «Голубых Столбов» занял независимую позицию на бордюре.
