Евгений Габуния - На исходе ночи

Подполковник наблюдал, как участковый выдвигал ящики старомодного пузатого комода, бегло листал немногочисленные книги на этажерке, и его охватило чувство неловкости, испытанное много лет назад, когда он, такой же молодой офицер, впервые лично выполнял это следственное действие, как именуется обыск в юридических документах.

Участковый действовал споро и деловито. «Старается парень, — с некоторым даже неодобрением подумал подполковник, — неужели перед начальством из министерства, то есть передо мной выслуживается?» Ботнарь сидел, не шевелясь, с каменным отрешенным лицом, будто все происходящее его совершенно не касалось. К испугу на лице жены прибавилось выражение крайней растерянности и непонимания. Только девочка, оторвавшись, наконец, от телевизора, с любопытством наблюдала за происходящим.

Лейтенант вежливо попросил сидящих на диване встать. Ботнарь поднялся медленно, неохотно, подхватив на руки дочку. Участковый приподнял ложе, заглянул внутрь и извлек обернутый в белую тряпицу сверток; раздалось глухое позвякивание металла. Он развернул тряпицу, что-то блеснуло, и все увидели «две чаши желтого металла, крест белого металла, ложечку белого металла», как потом было написано в протоколе обыска.

В этой комнате участковому больше делать было нечего, и он направился в соседнюю, но его остановил сдавленный глухой голос Ботнаря:

— Не трудитесь… Это все…

Лейтенант вопросительно взглянул на Руссу, тот сделал знак: «продолжай». При дальнейшем обыске не было ничего «обнаружено и изъято», как также указывалось в протоколе.

— Вы задержаны, Ботнарь, — сказал капитан. — Пойдемте с нами.

Ботнарь, ни на кого не глядя, молча накинул на плечи старенький плащ. Жена испуганно всхлипывала. Дочка подняла на отца свои большие круглые глаза:

— А куда ты уходишь, папа? Уже ночь.

Отец ничего не ответил, только махнул рукой и шагнул к двери.

Кучеренко и Руссу сидели в кабинете, обмениваясь впечатлениями о только что проведенном задержании, когда дежурный по райотделу доложил, что помещенный в ИВС[36] Ботнарь просит его допросить. Подполковник взглянул на часы:

— Поздно уже, закон разрешает производить допрос ночью только в исключительных случаях. Придется отложить до утра. На свежую голову.

Минут через десять дежурный явился снова и сообщил, что задержанный требует бумагу и авторучку.

— Так в чем же дело? Выдайте, — распорядился Кучеренко.

Дежурный поспешил выполнить приказание, а подполковник сказал:

— Завтра, капитан, приходите пораньше, вместе допросим. Нас ждет кое-что интересное.

Судя по воспаленным покрасневшим глазам, Ботнарь провел бессонную ночь. Он тяжело сел на предложенный ему стул в углу кабинета, и его заросшее черной щетиной лицо тронуло нечто похожее на улыбку:

— Я вас сразу узнал, — произнес он, глядя на подполковника. — Тогда в ГАИ это же вы были… когда меня вроде за превышение скорости задержали. Я ведь догадался, что дело вовсе не в скорости…

— Однако, Ботнарь, скорость вы все-таки действительно превысили.

— Ладно, пусть нарушил. — Он жалко, затравленно улыбнулся. — Что скорость — жизнь порушена, жизнь… Хотел сам к вам прийти, все рассказать… Слышал, это заявление с повинной называется… По телевизору показывали про одного… Так то же в кино… — он испытующе посмотрел подполковнику прямо в глаза, ища в них ответа на мучительный для него вопрос.

— Все правильно в кино показали, виниться, Ботнарь, никогда не поздно. — Кучеренко понимал, что от его слов зависит многое. — Суд это учтет. Обязательно.

Ботнарь тяжело вздохнул, и Кучеренко понял: не верит. Он взял со стола томик уголовного кодекса, раскрыл его на 36 странице и прочитал вслух: «Статья 37. Обстоятельства, смягчающие ответственность. При назначении наказания обстоятельствами, смягчающими ответственность, признаются… чистосердечное раскаяние или явка с повинной… активное способствование раскрытию преступления…» — Подполковник сделал паузу и выразительно посмотрел на Ботнаря. Тот слушал, ловя каждое слово. — Однако должен вас предупредить, Ботнарь, что речь идет только о смягчении ответственности. Отвечать все-таки придется.

— Это я понимаю, само собой… — Ботнарь снова тяжело вздохнул. Чего уж там, сам виноват. — Он полез в карман пиджака и протянул мятый лист бумаги Кучеренко: — Ночью написал… Вы уж извините, если что не так.

Начальнику Оргеевской милиции от Ботнаря И. А., прож. ул. Заводская, 28.

Находясь под арестом, я понял, что в нашем советском обществе надо соблюдать наш советский закон, чтобы не было пострадавших и обиженных и чтобы не было преступлений и нарушений, потому что в советском обществе человек должен быть самосознательный и без самосознания он может стать на путь преступлений, что произошло и со мной. А это очень горько. Оказывается, самым дорогим на свете является свобода. Но я не совсем потерянный человек. Поэтому обязуюсь чистосердечно и полностью рассказать обо всех преступлениях, совершенных мной и другими. Еще обязуюсь своим честным трудом искупить вину перед людьми и своей семьей.

Кучеренко внимательно прочитал заявление и передал его капитану:

— Приобщите. Как видите, Иван Андреевич, ваше заявление будет приобщено к делу. Только бы раньше надо было. Однако лучше поздно, чем никогда. Есть такая мудрая пословица. А теперь давайте начнем с самого начала.

…По существу заданных вопросов поясняю:

Однажды ко мне на работу пришел мой знакомый Спиридон Хынку и попросил отвезти его вечером в одно село, где у него было какое-то дело. Я удивился этой просьбе, потому что у него есть машина «Жигули». Он сказал, что машина поломалась, а дело срочное и важное. Мне не хотелось ехать вечером, тем более что стояла плохая погода, шел снег, но он очень просил и я согласился. Часов в восемь я заехал за Хынку домой. У него дома были еще комбинатовский шофер химчистки Кангаш Сава и какой-то худой высокий парень, которого звали Бума. С этим парнем я лично знаком раньше не был, но встречал в городе, чаще всего возле кинотеатра или гастронома на главной улице. Впоследствии я узнал, что Бума — это его кличка, а настоящее имя — Семен, фамилия — Кравчук. Я заметил, что Сава и Бума были немного выпившие, а Хынку — нет. Я забыл сказать, что они почему-то называли Хынку Луи.