Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев
«Острые золотистые звездочки в карих глазах…» – о них-то тем более!
А о чем НЕЛЬЗЯ написать рассказ?
Наверное, о том, что зло торжествует над добром ОКОНЧАТЕЛЬНО. Ведь даже если предположить подобное, то окажется, что произведение искусства – в данном случае рассказ, хотя может быть и картина, и скульптура, и песня – начнет противоречить самой сути искусства и себя обессмыслит.
Я – не за «хеппи-энд». В шекспировском «Гамлете» в конце все порублены и заколоты без разбора, а текст все равно вдохновляет на жизнь, на любовь и борьбу, на раздумья и подвиг, на сомнение и страх.
На труд, конечно, никакой «Гамлет» не вдохновляет – все-таки принц: ему шпагой махать, да гоняться за призраками, да сумасшедшим прикидываться, да морочить голову очередной Офелии; на худой конец – философствовать с черепами.
Но сам Шекспир трудился.
И натрудил «Макбета», «Короля Лира», «Генриха Четвертого», «Ромео и Джульетту» – вещи, которые, как и вся литература, славны сами по себе: вне наших оценок, хороших или плохих, – все равно они вершина, твердая почва, на которую можно поставить ноги, чтобы действовать самому и в трудной ситуации поступить как нужно, а не как удобнее, спокойнее, легче.
Беда в том, что «как нужно» – такое понятие, которое нельзя ни вырастить в себе, подобно магическому кристаллу, ни просчитать интеллектом, ни приручить добрым сердцем или человеческой порядочностью, ни увести, как цыган вороного из помещичьей конюшни, ни снять, как хлеб с полей, ни добыть, как шкуру матерого волка, ни найти на дне бутылки, ни выглядеть в красоте любимой женщины или детской улыбке, ни вычитать в книгах, ни отыскать в путешествии, ни вынести из церкви, ни снять с последним вздохом с уст умирающего.
Бог – это ветер.
Тайская грамота
Я шел по джунглям и, словно грибы, собирал загадки. Здесь их было великое множество.
Вот муравейник висит на ветке. Где ж это видано? У нас (на Руси! – бью себя в грудь под майкой с надписью New York) так не положено, чтобы муравейники висели на ветках, а здесь – пожалуйста!
Или норка в земле – внутри небольшой глиняной пирамидки. Там норка живет?
Сам конус – от силы вершок, а отверстие – как монетка: круглое, ровное, словно кем-то сделанное. Я воткнул в него прутик. Он ушел в глубину больше чем на метр, но до дна не достал.
Такие пирамидки встречались часто, и было понятно, что это чье-то гнездо, но вот только чье?
А вдруг это улей?!
Я резко вытащил прутик назад.
…Сколько неведомого таится в джунглях, но это диковина только для нас, чужаков, европейцев, а здесь это существует уже много тысяч лет, успели смениться миллионы поколений; все растет и множится, охотится и умирает, сбрасывает лепестки и одевается лепестками – обычная жизнь тропического леса…
И зачем природе такое разнообразие? Чтобы человек бесконечно удивлялся? Чтобы каждодневно смотрел на жизнь и испытывал любовь-недоумение к ней? Неослабевающее, мистическое притяжение?
А как же самоубийцы?
На берегу реки я спугнул животное – звук был такой, как по камню копытами (вероятно, олень или дикая коза). Куст затрещал, ходуном заходили его сабельные побеги, однако я не струсил и пошел вперед.
На песчаном пятачке отпечатался крупный трехпалый след – не копыто и не когти. Опять загадка!
Варан? Муравьед?
Разве пальмы ответят…
Я уже привык, что наши вопросы остаются без ответа.
Смотришь в Книгу Джунглей, как неграмотный в букварь, понимаешь, что тут прячется живая речь и конкретное содержание, но его не разобрать, как будто цепочки позабытых иероглифов.
Мои прекрасные спутницы более всего были очарованы, конечно, пиявками. Они аж визжали от восторга и ужаса: «Спасите-помогите!» – когда те на них напали и присосались к девчоночьим пяткам и икрам.
Лицо у одной обескураженно покраснело, а бровки – домиком.
Кай – проводник, бывалый растаман в алых шароварах и тростниковой шляпе, худой как жердь, – от души рассмеялся, показав беззубый рот, и афористично утешил:
– Crying lady is beautiful and sexy.
Он же объяснил, что глиняные пирамидки – колонии цикад.
Вернувшись в Россию, я поехал поздравлять знакомую журналистку с прошедшим днем рождения, но ее накануне бросил молодой человек, и она расплакалась, рассказывая об этом. Мы с ней стояли в заснеженном дворике. Ее хотелось обнять и ободрить.
Вот угадайте – что я сказал?
На нее подействовало: она улыбнулась и вытерла слезы на смугловатом лице. Тайская грамота пригодилась и в России!
Все надо знать, уметь и не сдаваться.
Трехпалый след ноги, оставленный в песке на берегу реки Сок, принадлежал тапиру.
Великие мангры
Мангры – это древнее, воинственное племя.
Подобно другим воинственным племенам, они боролись за господство над миром в те времена, когда об Александре Македонском не слышали даже в самой Македонии.
И вот ушли гунны, свирепые галлы спрятали мечи, степные скифы сломали луки.
Ацтеки и майя растворились в истории.
Гай Юлий Цезарь перечисляет триумфы, загибая пальцы: понтийский, галльский, африканский, испанский, александрийский, – но эта музыка существует лишь в книгах.
Исчезли мушкетеры, конкистадоры и викинги.
Египетские пирамиды стали фетишем для туристов.
Нет ни художников, ни писателей, ни поэтов.
Нет и влюбленных.
А мангры остались, и из маленького тритона – полурыбы, полуамфибии, пригревшейся на скользком корне в часы отлива, – глядят неподвижные глаза Бонапарта.
На Сиамском заливе
Никогда не устанут человеческие ноги ходить, руки делать, а сердце биться.
Вот во что воистину хочется верить.
В поезде с нами ехал молодой, наголо бритый, загорелый поляк с имиджем одинокого волка, из тех, которые снимают «baby на одну ночь», – у него был хмурый, твердый взгляд и открытая улыбка, а ноги в какой-то буроватой сыпи.
Железнодорожная станция Пранбури утопала в цветах. Мы даже подумали, что ее начальник раньше был садовником или цветоводом. А может быть, просто это была его неосуществленная мечта, и когда нужда заставила занять унылую, казенную должность, он и здесь от нее не отказался, превратив вверенное ему рабочее место в райский уголок.
К побережью залива в целях экономии добирались автостопом. Вислоухие коровы, тощие, как лошади, паслись вдоль дороги. Рыбацкие деревни жили размеренной, тихой жизнью.
Над болотистыми равнинами с плантациями креветок, обнесенными сетчатыми изгородями, возвышались утесы. Стаи белых голенастых птиц бродили по болотине в поисках пищи.
Дорога была ровная, с отличным асфальтом.
Вдоль пляжа тянулась цепочка казуарин – высоких деревьев, похожих на наши лиственницы. В полосе прибоя, как блины из слизи, валялись дохлые медузы.
Мы стали лагерем
