Рассеяние - Александр Михайлович Стесин
Прадед Леви окончил восемь классов лицея. По окончании учебы работал на мельнице (которую позже выкупил) и участвовал в театральной самодеятельности. Это было время расцвета еврейского театра на идише, когда труппа Аврома Гольдфадена играла спектакли в Румынском национальном театре, гастролировала по всей Европе и даже выступала на коронации румынского монарха Кароля I. Энтузиасты еврейского театра из Бричевы тоже не остались в стороне. Они ставили пьесы Гольдфадена и Мойше Гурвица, пока администрация Сорокского уезда не запретила их деятельность, объявив ее проявлением злостного антицаризма. Труппу распустили, реквизит сожгли. Так закончилась театральная карьера юного Леви Витиса. Картинка укрупняется, семейное древо обрастает архивной листвой. Правда, театральная самодеятельность не очень вяжется со сложившимся у мамы образом прадеда Леви, «серьезного человека». Оно и хорошо: образ становится многогранней.
Весной весь городок — три главных улицы и несколько переулков — купается в цвету грушевых и персиковых садов. Там, где Верхняя улица, огибающая Бричеву с западной стороны, спускается к речке Риут, поставили скамейки, и получился небольшой променад. По выходным молодые doamnelor și domnilor[12] в светских костюмах и платьях (никаких ермолок с лапсердаками) прогуливаются рука об руку, глядя на водоем, уносящий белые лепестки в сторону Тырнова. К сожалению, прогулка по набережной довольно быстро заканчивается, так как променад упирается в футбольное поле, а за полем — крохотный кирпичный заводик. Спрос на кирпич здесь невелик: почти все бричевские дома — деревянные мазанки со скатной кровлей, крытой соломой и камышом. Но многие любят украшать фасады кирпичной кладкой, так что заводскую продукцию все-таки покупают. За заводом — мукомольная мельница. На этой мельнице задержим взгляд. Прадед Леви купил ее вскладчину с Зусей Шпильбергом. В свое время Зуся сватался к первой красавице Бричевы, Дине Дорфман. Но ее отбил другой ухажер — не кто иной, как его друг Леви. Дина Дорфман стала Диной Витис. Было много слез и угроз, но до вендетты не дошло, все как-то уладилось, Зуся простил своего напарника. Теперь они, Шпильберги и Витисы, дружат семьями, а Зуся и Леви — деловые партнеры, совладельцы moară de grâu. Большая семья Шпильбергов — Зуся, Шева, Фейге и другие, чьих имен уже не узнать, — расположилась на Верхней улице, в трех соседствующих домах. Через двадцать лет все они погибнут в концлагере, а еще через тридцать — воскреснут в бесконечных списках Яд ва-Шем. Там же окажутся и Витисы — Моше и Роза, Дина и ее маленький сын Айзик Изика, живущие недалеко от железнодорожной станции Гидзита, на одной улице с Цинманами, Тарнаридерами и Купершлаками.
В детстве загробный мир представлялся мне чем-то вроде этого списка на стенах мемориала Яд ва-Шем: страшная бесконечность бесплотных имен, где родные и близкие будут навеки разлучены алфавитным порядком. В этом многомиллионном потоке Шпильбергам и Витисам никогда не оказаться рядом, не найти друг друга. Но на единственной уцелевшей фотографии они все еще вместе — Зуся Шпильберг, его сестра Шева и красавица Дина Витис, урожденная Дорфман, моя прабабушка, чья земная жизнь закончилась, когда ей было сорок три — на два года меньше, чем мне сейчас. На той бесценной фотографии, чудом отыскавшейся в архивах нью-йоркского Музея еврейского наследия, прабабушке Дине около двадцати. Она стоит между Зусей и Шевой, а рядом — другие люди, по-видимому, из их компании: Тоза Цимерман, Муся Бланк, Алтер Шихман, Майке Гликман и Сося Зак. Девушки — в нарядных платьях, кавалеры — в костюмах и галстуках. Подпись с обратной стороны: «Tineretul nostru»[13]. Всем им лет по двадцать, только Зуся старше, ему можно дать все тридцать. У него лицо человека серьезного, эдакого Томаса Будденброка, честного коммерсанта, верящего в свое дело и напрочь лишенного сантиментов. Когда я показал копию фотографии моей маме, она удивилась: «Ты говоришь, этот человек — Зуся Шпильберг? Странно. Он выглядит ровно так, как я представляла себе твоего прадеда Леви». Фотографий прадеда не сохранилось, хотя он единственный из всех выжил в Холокосте и умер в 1957‑м. После войны он остался в Бессарабии, и мама его никогда не видела. Почему его нет на том групповом снимке? Может быть, он и снимал? А может, тот, кто опознавал изображенных на снимке людей (вероятно, много лет спустя, когда никого из них уже не было в живых), допустил ошибку, и человек, похожий на героя книги Томаса Манна, вовсе не Зуся Шпильберг, а мой прадед, Леви Витис. Правда, фамильное сходство не очевидно, но по такому старому снимку трудно что-либо сказать, все может быть. Что же касается Дины, темноволосой девушки в платье с белым отложным воротничком замысловатого кроя, она и правда выделяется своей красотой. И мне хочется верить, что тут фамильное сходство как раз прослеживается: просто поразительно, насколько на нее похожа моя дочь Соня. «Смотри, Сонечка, это твоя прапрабабушка. По-моему, вы с ней похожи». — «Which one, this one? Oh, wow, she is pretty. Looks nothing like me though. Is this really моя прабабушка?»[14] — «Прапрабабушка». — «Oh, wow, she’s old»[15].
* * *
Архивные раскопки затягивают, и вот уже эти фотографии начинают сниться мне по ночам, обрамленные интерьером комнаты в квартире какого-то давно безымянного родственника, которого я видел в первый и последний раз почти сорок лет назад.
Все, что вспомню, — хлам жилищный — проверь,
где стоял журнальный столик, одет
под обеденный, а рядом (правей)
на трюмо — чей-то отец или дед,
некто, выбывший из жизни земной,
в круглый ноль свой капитал обратив;
с фотографии следивший за мной,
притворяясь, что глядит в объектив…
Как выглядело на самом деле то, что отсюда кажется либо торжественно-напряженной неподвижностью дагерротипов (время, застывшее в неестественных позах), либо комично ускоренным мельтешением черно-белых людей и автомобилей в хроникальных кадрах эпохи немого кино? Как отрегулировать скорость их времени, включить цвет и звук? Как представить себе городок, где было всего три улицы и несколько переулков, но на этих улицах и переулках имелось все: три хедера, девять синагог и две библиотеки, и коммерческий банк, и любительский театр, и типография, и концертный зал, и городская баня, и акционерное общество, и общество взаимопомощи? Как вместить все это в тесное пространство воображения?
Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой Риут. Жители городка, которого давно нет на свете, спешили по своим неотложным делам. Где-то на Верхней, а может, на Нижней улице молодая мать тянула за руку хнычущее
