Робин Дэвидсон - Путешествия никогда не кончаются
— Ты будешь делать в точности, как я сказал, или ты будешь убираться вон, — прошипел он, схватил меня обеими руками и стал трясти так, что у меня зубы застучали.
На следующий день, не помню как, я ушла от Курта. Я поставила крест на верблюдах и на всех своих мечтах. Но продолжала изумляться собственной слепоте: столько месяцев Курт водил меня за нос, как глупенькую девочку!
Несколько дней я в тоске ходила по дому своих друзей, часами плакала и била себя в грудь. А потом вспыльчивый старик Саллей Махомет предложил мне работу, он стал моим другом, моим наставником и спасителем. Саллей сказал, что человек, ухитрившийся так долго ладить с Куртом, заслуживает награды, и немедленно подписал обязательство, согласно которому, проработав у него два месяца, я получала двух из его диких верблюдов. Больше всего мне хотелось броситься ему на шею и покрыть его лицо благодарными поцелуями или пасть к его ногам и тысячу раз сказать спасибо, но я боялась, что моя горячность не приведет Саллея в восторг. Мы скрепили договор рукопожатием, и в моей жизни началась новая эра.
Саллей проявил безрассудную щедрость: он прекрасно понимал, что я вряд ли могу быть ему хорошим помощником. Он услышал о моих бедах от одного знакомого, приехавшего из Брисбена, — от погонщика, который впервые после экспедиций, предпринятых в пору освоения Австралии, дважды пересек центральную часть материка с тремя собственными верблюдами. В то ужасное лето он тоже работал у Саллея. Может быть, виной тому была непереносимая жара в нашей рабочей палатке, может быть, ядовитые змеи, которые то и дело появлялись из-под полога и ползали по травяному полу, может быть, москиты Длиной в дюйм, высасывающие по ночам всю кровь и доводившие до анемии, а может быть, просто каждый, кто Долго работает с верблюдами, неизбежно становится психопатом. Так это или нет, только я ухитрилась поссориться даже с Деннисом, а уж он-то с такой готовностью всегда приходил мне на помощь, но в то лето наши злобные выкрики часто сотрясали горячий влажный воздух. Никакими силами я не могла избавиться от благоприобретенной способности возбуждать в людях неприязнь.
Живя у Курта, я постигла многие тонкости обращения с верблюдами. Саллей и Деннис обучили меня азам: верблюд может убить человека и с удовольствием сделает это, если представится подходящий случай. Благодаря постоянным тревожным окрикам Денниса «Осторожно! Берегись!» и инстинктивному стремлению Саллея защитить слабого — женщина в любых обстоятельствах оставалась для него существом слабым — я жила в постоянном страхе, возраставшем еще из-за того, что часто делала грубые ошибки и стеснялась этих двух мужчин. Верблюды награждали меня тумаками всеми доступными им способами и не раз пытались затоптать; однажды дикий верблюд взбрыкнул, и я упала, защемив голень между седлом и деревом. У верблюдов есть излюбленный прием: когда они хотят сбросить нежеланного седока, они стараются ударить его о сук или содрать со спины, зацепив за подходящую ветвь дерева, или ложатся и начинают кататься по земле. Я была не очень хорошим наездником, и мне не хватало физических сил, чтобы справляться с верблюдами. Я чувствовала себя беспомощной и неуклюжей.
Саллей научил меня множеству необычайно важных вещей: как с помощью веревки связать верблюда, как вырезать и острогать носовой колышек [5] из дерева с белой древесиной или из австралийской акации, как нарастить веревку, как укрепить седло на спине верблюда — все эти бесценные маленькие хитрости, а их было великое множество, действительно помогли мне выжить, когда я шла с верблюдами по пустыне. Саллей был неисчерпаемым кладезем таких премудростей. Он возился с верблюдами всю свою жизнь и хотя относился к ним не только без нежности, но и, по моим мягкосердечным меркам, достаточно сурово, он был лучшим верблюжатником в Алисе. Саллей знал о верблюдах все, и какая-то частица этих знаний, вложенных им в мою голову, всплывала во время путешествия у меня в памяти, когда я меньше всего этого ожидала. Я познакомилась с Айрис, женой Саллея, она обладала удивительным чувством юмора, терпким и беспощадным, и с ее помощью я научилась смеяться над своими бедами. По характеру Айрис была полной противоположностью Саллею и прекрасно его дополняла. Это были два самых приятных человека из всех, кого я встретила в богом забытой дыре, именуемой Алис, я люблю их, уважаю и восхищаюсь ими до сих пор. И я им бесконечно благодарна.
Однажды днем я спала, плавая в луже пота на своей узкой кровати, и вдруг проснулась с жутким ощущением, что на меня кто-то смотрит. Я подумала, что к нам забрел кто-нибудь из Алиса и польстился на мою одежду, но поблизости никого не было. Я снова легла, хотя неприятное чувство осталось. И тут, подняв глаза, я увидела сквозь двухдюймовую дыру в крыше палатки голубую бусину глаза Ахнатона, сначала правого, потом левого, — Ахнатон пристально меня разглядывал. Я бросила в него туфлю.
Но больше всего Ахнатон допекал меня воровством. Если я собиралась почистить зубы, он усаживался на дерево с моей зубной щеткой и выпускал ее из клюва, только когда я уставала кричать и размахивать кулаками. То же самое происходило с чайной ложкой в ту минуту, когда я присаживалась к столу с сахарницей и чашкой чая.
Я спала в маленькой подсобной палатке в виде конуса, привязанной за верхний конец к длинной ветке дерева футах в шести над землей. Из-за невыносимой жары я лежала, обычно наполовину высунувшись из палатки, прямо под веткой. Однажды на заре Ахнатон принялся, как обычно, меня будить, но я устала от этой игры — вороненок прекрасно мог сам добыть себе пропитание, и, по-моему, ему уже давно пора было оставить в покое приемную мать. Несколько минут Ахнатон безуспешно пытался заставить меня встать, я бранилась и кричала, чтобы он убирался ко всем чертям и сам позаботился о завтраке, тогда Ахнатон сел на злосчастную ветку, прошел по ней до нужного места, старательно прицелился и выпустил белую струйку прямо мне в лицо.
Я провела в Алисе почти год и изменилась до неузнаваемости. Мне казалось, что я жила здесь всю жизнь, а то, что было со мной раньше, — сон, выдумка кого-то другого. Мои представления о реальном мире утратили четкость. Я начала понимать, что в моей жизни не осталось ничего, кроме верблюдов и сумасшедших, и мне захотелось повидать своих старых друзей. Время, проведенное на ферме Курта, перепахало мою душу: я стала недоверчивой, подозрительной, боязливой и в то же время злой и вспыльчивой, в любую минуту я готова была броситься на обидчика, посмевшего посягнуть на мое призрачное благополучие, даже если мне это только показалось. Хотя перечисление всех этих качеств звучит как порицание, мне было очень важно стать именно таким человеком и вырваться из жестких оков традиционного образа женщины, существа, с детства приученного быть милым, уступчивым, добрым, отзывчивым — чем-то вроде половой тряпки. Поэтому у меня были все основания благодарить Курта хотя бы за это, если уж не за все остальное. Мое тело оделось в броню, надежно защищавшую трусишку Робин. И конечно, я стала сильнее, но главное — у меня появилась хватка, настоящая бульдожья хватка. Я решила улететь на несколько дней домой, в Квинсленд, и повидаться с Нэнси, самым близким моим другом. В конце шестидесятых годов мы провели вместе, ничего не скрывая друг от друга, несколько тяжких и нудных лет в Брисбене и выдержали это испытание, сохранив тесную, нежную, преданную дружбу, возможную только между двумя женщинами, заплатившими за эту радость дорогой ценой. Нэнси была для меня эталоном, с которым я могла сверить то, чему научилась, то, что пережила. Она была на десять лет старше меня и мудрее меня, и я знала, что она поймет мои тревоги и сомнения и поможет отделить главное от ерунды. Я очень ценила ее проницательность и теплоту, не говоря о многом другом. И как раз сейчас мне больше всего хотелось посидеть с ней за кухонным столом и наговориться досыта.
