Таёжный перегон - Виталий Галияскарович Гадиятов
Довольный похвалой, старик засмеялся. Не каждый день он слышал добрые слова, чаще ругали или просто молчали, не замечая того хорошего, что он делал.
– Тайга хоть громадный, а зверь водится не везде – места знать надо, – произнес он с важным видом и посмотрел на Дубовика, как учитель смотрит на двоечника. Что же, мол, ты идешь и даже следов не видишь, а зверя вокруг тебя полно. И будто, смягчившись, сказал: – Чтобы зверь добыть, большой опыт мало, еще надо маленько везенья. Будь ты хоть самый лучший охотник, а если чтой-то не пойдет, не получится охота. То зверь не подпустит близко, то ружье осечка даст…
– Значит, ты удачливый охотник, раз тебе так везет, – не заметив его взгляда, подбросил очередной комплимент Александр. – Кстати, я в этом почему-то не сомневался. А Шарик твой немного подрос, вижу, будет из него толк. Еще щенок, а уже все соображает и по банкам лазить не промах. Только некогда было его натаскивать, да и, если честно, по собачьему делу мы учителя никудышные. Дай бог со своими лошадьми разобраться.
В костер подкинули дров, пламя устремилось вверх, осветив сидевших. Стас задумчиво таращился на небо с мерцающими звездами, словно искал ответ на мучившие вопросы. Роман смотрел на огонь и прислушивался к звукам ночной тайги и шуму бурной горной реки. Видно, рассказ старика задел какие-то далеко спрятанные мысли, и теперь их надо было осмыслить. Антон поежился, как от холода, и, тряхнув головой, сказал:
– Мы нашли награды и портсигар начальника рудного участка капитана Симонова, долгие годы руководившего разведкой. Боевой офицер прошел всю войну, а его загнали в угол: хотели посадить, как многих безвинных людей. От безысходности капитан ушел в тайгу, и там, наверно, погиб. А в доме, где жил, спрятал прощальное письмо. Написал что-то вроде завещания, – уточнил геолог. – Благодаря этому письму мы разыскали его ордена и медали. Теперь обязательно найдем его родных и передадим награды. Уже есть кое-какие зацепки, но говорить об этом пока я не буду, надо проверить. За мужика обидно: такой заслуженный человек, и так закончилась его жизнь.
Огонёр сказал, что в молодости слышал о каком-то беглеце, который скрывался в их селе. Люди говорили, будто он совсем не заключенный, а даже какой-то начальник, но вынужден прятаться от чекистов. Был ли это капитан Симонов или кто-то другой, старик не знал.
– Только потом его все равно забрали, – сожалея о случившемся, произнес он грустно. – Видать, кто-то заявил. За ним чекисты приехал аж из город и ночью арестовал. Значит, точно был большой тойон.
Дым от костра пополз ввысь и сизым облаком растворился в ночном небе. Над рекой повис едва различимый молодой месяц. Где-то рядом ходили лошади.
– Тут к нам в табун доктор прилетал, – посматривая в сторону Антона, начал старик. – Николай, старший коневод, шибко заболел, гнойный аппендицита потом признали. Рацией вертолетку вызвал. Забрали его с собой больница, операция будет делать. Доктор сказал, что еще чуть-чуть кишка мог лопнуть. Теперь вместо Николай главный в табун Август. Он меня отпустил. Как услышал доктор, что я иду искать лошадок и, может, догоню геолог, оченно обрадовался. Говорит: «Дедушка, передай им привет. Скажи, что я за них переживаю. Пусть себя берегут».
Такой хороший, душевный женщина. Вот уже два год живет наш село с сыном. Многие к ней сватались, а она до сих пор один. Говорят, даже из райцентр кто-то приезжал, хотел замуж взять, уговаривал к нему переехать. Не захотела, осталась здесь. Значит, чтой-то, думаю, не по ней. Не нашла еще свой пара.
При упоминании о Татьяне на Антона повеяло чем-то родным и близким.
«Не нашла своей пары, – крутились в голове слова старика. – Многие к ней сватались, а она до сих пор одна. Может, мне повезет?»
– Бык по берегу ходит и грозно так ревет, – старательно подбирая русские слова, о чем-то рассказывал старик. – Большой такой, рогатый. – Он развел руками, показывая, какие были у быка рога, и с удивлением посмотрел на насупившегося Антона. – А я стою в воде, ноги мерзнут, зубы стучат. Хочу выйти на берег, бык не пускает. Сколько так стоял – совсем не помню, однако шибко долго, потому, что весь окоченел. Помню уже только то, как дядя Гоша вывел меня из воды. Он проходил мимо и увидел, что я в озере трясусь от холода. Я тогда сапсем мальчишка был, не знал, что бык красный тряпка не любит. С той поры много лет и зим прошло, – продолжал он. – Того быка давно уже нет, у меня внучка выросла и даже правнук появился, а я сапсем старым стал. Все в жизни меняется, только эти горы да Индигирка, где я прожил всю жизнь, остались прежними, ничего их не берет.
Он замолчал и потупил голову. Сквозь шум реки стало слышно, как огонь лениво пожирает сухие дрова и, потрескивая, от них летят редкие искры.
– Да, Иван Васильевич, – сбросив оцепенение, нарушил молчание Антон, – время летит, как ракета, не успел оглянуться, а жизнь уже прошла. Главное – после себя надо оставить след на Земле, чтобы о тебе вспоминали добрым словом. – Он поворошил огонь, искры снопом взвились вверх, пламя озарило задумчивые лица ребят. Дубовик кивнул головой и молча встал. Вскоре он принес бухту возовой веревки.
– Вот, возьми на память. Теперь я уверен, нам хватит до конца сезона. Осенью вернусь домой, отправлю тебе новое кавалерийское седло, а то твое, я вижу, требует замены.
К утру с реки потянул туман. Молочная пелена расползалась по сторонам, медленно накрывая тайгу и горы. Будто играя, легкий ветерок клоками растаскивал туман, и вскоре в просвете показалось голубое небо, ярко засветило солнце. Антон стоял у
