Виталий Олейниченко - Красное золото
— Да?… — и закашлялся.
— Нина Петровна! — бодро зачастил я, и продолжил, не дожидаясь ответа, потому что главное в подобных ситуациях — не давать родителям опомниться. — Это Ростислав! Простите, бога ради, что разбудил, надеюсь, у вас все хорошо, а я только что приехал, Нина Петровна, я знаю, что ночь на дворе, но я очень прошу — разбудите Верочку, это очень важно!
Вот так, на одном дыхании, в одно слово.
Вероятно, после такого неслыханного нахальства мой ореол несколько потускнеет в глазах ее родителей, но сейчас мне было все равно. Сейчас главным было вывезти Верочку из города.
Нина Петровна, так, видимо, окончательно и не проснувшись, простонала: «О, Господи…» и пошла будить дочь — трубка стукнулась о телефонную полочку. Через пару минут, когда я уже начал прямо на корточках приплясывать от нетерпения, знакомый и показавшийся вдруг очень милым и родным («Спермотоксикоз? Спокойнее, Ростик, спокойнее…») голос тихо, но очень радостно спросил:
— Славик?
— Вера!.. Я тебя очень люблю! — Ох, ничего себе, что это я? Роде, не собирался говорить ничего подобного, честное слово. Само вырвалось. Наверное, все-таки, он, тот самый, который в голову ударяет.
В мембране послышалось прерывистое дыхание и сопение. Этого только не хватало!
— Веруня, не плачь, — строго начал я, но она меня перебила, продолжая хлюпать носом:
— А я уж думала — не дождусь…
Это грозило затянуться надолго, поэтому я быстро, чтобы она не смогла вклиниться с вопросами, начал судорожно врать:
— Вот об этом-то я и хочу с тобой поговорить. Лично, не по телефону, ты же знаешь, как я к телефонным мелодрамам отношусь. В общем, слушай: через полчасика я подъеду и заберу тебя… К себе, куда же еще… — ой, навесят это все на меня, грешного, на Страшном Суде. Без толкового адвоката мне туда лучше не соваться. — Одевайся и жди меня. Только маме как-нибудь объясни…
— Да она уже спать легла. Я ее лучше будить не буду, записку оставлю, — Верочка уже не хлюпала, голос был легким и радостным. — Только ты в дверь не звони, а то опять их разбудишь, а если папа проснется, то ты в больницу поедешь, а не домой. Я буду на кухне сидеть и тебя в окно увижу.
Ситуация упрощалась. Верочкины родители мне в целом нравились, но внятно объяснить им сейчас, где меня два месяца носило и почему мне именно в данный момент приспичило умыкнуть их единственное чадо, я вряд ли смог бы. Мерзавец я все-таки, взял и втянул домашнюю девочку в грязную историю…
Я вернулся в комнату как раз в тот момент, когда Лелек нашел, наконец, искомое. Искомым оказался внушительных габаритов револьвер — в марках я, естественно, не разбирался, для меня всегда так и было: если с обоймой в рукоятке, значит, пистолет, а если с барабаном — револьвер.
— Газовый, — несколько виновато, словно ему было неловко за то, что это не противозенитный ракетный комплекс, пояснил хозяин. — Но мне его под дробь переделали.
— А если менты?
— Ничего, если тормознут, я его в окошко выкину.
И он помчался на кухню. Звонить.
Я от нечего делать оглядывал его жилище. Что ж, небогато… Да оно и понятно: квартира съемная, к тому же он в ней и не бывает почти — в Пекине по неделям торчит, а когда возвращается, то к Ирэн, то на оптовку, то в гости какие-нибудь. А эта квартира так, чтоб было где дробовик прятать.
Кроме пистолета Лелек выудил из того же шкафа пригоршню смешных, словно бы обрубленных патронов и маленький автомобильный телевизор («Цветной! В эмиратах за него сто пятьдесят баксов отдал, но машина — зверь, любые каналы берет»). Миша для проверки сунул вилку в розетку — из динамика понеслись щелкающие звуки китайской речи и забегали по экрану малюсенькие пестрые фигурки.
Из кухни вернулся расстроенный хозяин:
— Трубку не берут. Или отключили. У нее бабка, если ее разбудить, потом до утра колобродить будет, вот Ирэн и отключает иногда…
— Ничего, дружище, так разбудишь, лично.
…Выключили свет, закрыли входную дверь и, по прежнему старясь не шуметь, спустились на первый этаж. На расписанной общеизвестными словами и символами стене рядом с подъездной дверью висела шеренга серых почтовых ящиков и Лелек, шепнув: «Вдруг что интересное есть», быстро открыл свой, вытащил ворох пестрой рекламной мешанины всевозможных купи-продайных фирмочек, выудил из нее несколько почтовых конвертов, а остальное комом сунул обратно.
Возле универсама мы довольно быстро (что-то везет нам этой ночью. Не к добру) поймали ночного извозчика на зеленой «восьмерке», не торгуясь приняли его цену, на мой скупердяйский взгляд — сильно завышенную, и поехали в Макеево, за Верой.
Перед постом ГАИ на пересечении улицы Бонивура и проспекта Красных Партизан (ну никуда ведь от них не деться!) водитель послушно остановился на красный свет. На противоположной стороне криво стоял огромный японский внедорожник, возле распахнутой настежь водительской двери о чем-то увлеченно спорили молоденький милиционер и здоровенный накачанный детина в спортивных штанах и готовой лопнуть га крутых покатых плечах футболке.
— Гляди-ка, гаишник братка застопил! — изумился я.
— Ничего, — ответил рассеянно Михаил, — эти договорятся.
— Эт-точно! — хохотнул поучивший щедрую мзду, а потому довольный и словоохотливый извозчик. — Бандюк бандюка видит издалека!
Младший сержант Петренко «бандюком» не был. Пока. Он совсем недавно пришел на службу в ГАИ и по граничащей с глупостью наивности до сих пор свято верил в то, что «вор должен сидеть». И, будучи вполне дисциплинированным сотрудником, исправно тянулся во фрунт перед пролетающими по проспекту «членовозами» и прочими бронированными немецкими и японскими автомонстрами со спецсигналом, хотя ему до дрожи в худых коленках хотелось их остановить и оштрафовать, ибо то, что вытворяли они на оживленной городской артерии, было одним большим бесконечным нарушением всей тощей книжечки ПДД. Но сделать он этого по понятным причинам не мог.
Поэтому сейчас, узрев с существенным превышением положенной скорости джип, который к тому же еще и «межполосничал», он с превеликим удовольствием остановил его и приготовился штрафануть владельца на полную катушку. Ах, как было бы славно, если бы тот был еще и поддатым!
— Младший сержант Петренко! — по уставному козырнул он в открытое окошко. — Ваши документики, пожалуйста.
Массивная лапа протянула ему несколько ламинированных карточек. Увы, с документами все было в порядке.
— Попрошу вас выйти из машины.
Внутренне младший сержант ликовал, предвкушая расправу, но внешне тщился остаться невозмутимым, как его начальник майор Плескун на разводе.
