Виктор Пронин - В исключительных обстоятельствах
— Ну лопух! — изумился Красюк. — Лопух так лопух. Много видел, но такого — впервые. Кто тебя за язык тянул?Сказал бы: сам упал.
— Кому?
— Кому, кому — прокурору.
— А что сказать себе?
Красюк злобно плюнул, взмахнул руками, даже повернулся кругом от возмущения и снова воззрился на Сизова.
— Ты что — дурак? Или сроду так? Тебе же срок припаяли за здорово живешь!
— Что срок? Человека-то нет. Друга нет...
— Тьфу ты, чокнутые эти ученые балбесы, совсем чокнутые. Ему-то все равно, а тебе жить.
— Разве я мог жить после этого?
— Не мог жить на воле, ломай хребет на лесоповале. Тут тебе помереть не дадут — начальство за тебя головой отвечает. Тут ты пронумерован, как ботинок...
— Тут я искупаю свою вину.
— Да вины-то твоей нету! — заорал Красюк, и крик его, метнувшись к тому берегу, отскочил от скалы звенящим эхом: «Ту-у!»
— Есть моя вина, — угрюмо сказал Сизов. — В той экспедиции я был за начальника. Он мой подчиненный. Но человек не мне чета. У него жена в Никше осталась, Татьяна, ребенка ждала.
— Ну дурак так дурак! — не мог успокоиться Красюк. — А, иди ты, — махнул он рукой. — Я купаться пошел.
Он размашисто пошагал обратно. Остановился в отдалении, оглянулся, крикнул брезгливо:
— А еще треплется — человека убил! Тоже мне!..
Сизов не отозвался. Стоял все там же, ничего не слыша, смотрел на темный срез обрыва, вспоминал.
Было это прошлым летом, когда бродили они по этим горам, вдвоем с Сашей, искали в обрывах выходы касситерита. Находился он тогда совсем близко от Саши, шагах в десяти. Услышал вскрик, вскинул голову, увидел, словно в замедленном кино, как Саша, теряя равновесие, медленно клонился над обрывом. Кинулся к нему, но вместо того чтобы схватить, неожиданно толкнул. Пальцы до сих пор помнили то соприкосновение с тугой Сашиной брезентухой. Как это получилось, Сизов не знал ни тогда, ни теперь. Закричал в ужасе и замер, прислушиваясь. Уловил только, как что-то отозвалось снизу, то ли Сашин крик, то ли эхо. А вслед за тем донесся тяжелый всплеск. Не сразу донесся: высота тут немалая.
Сизов тогда чуть следом не прыгнул. Наклонился над краем и отпрянул: испугался высоты. Сбежал вниз на галечниковую отмель, самую близкую к серой стене, вертикально уходившей в воду, скинул телогрейку, сапоги и поплыл. Плавал под стеной, задыхаясь от озноба, кричал, звал. Тишина была немая, страшная. И вода была гладкая, мертвая. И ничего не плавало на поверхности, совсем ничего...
Сизов вернулся к костру только вечером, молчаливый, помрачневший. Не говоря ни слова, принялся жарить мясо.
— На гору, что ли, лазил? — спросил Красюк.
Сизов не ответил. Помолчав, заговорил о том, что надо как следует обжарить все мясо, иначе оно быстро испортится, и тогда снова придется голодать, поскольку дорога неблизкая.
— С утра пойдем?
— Погоди. Еще кое-что разыскать надо.
— Склад?
— И склад тоже.
— Ищи скорей. Соли хочется. Эта пресная свинина уже опротивела.
Сизов не стал говорить, что склад — высокий помост, укрепленный в развилке трех сосен, — он уже нашел, но никаких продуктов там не оказалось. Это могло означать только одно: человек, воспользовавшийся складом, был в крайне бедственном положении. Иначе бы он не тронул или бы возобновил запас. Так требует неписаный закон тайги.
— А как его выковырять-то? — спросил Красюк, когда оба они, навалив кучу хвороста, чтобы хватило на всю ночь, улеглись на свои ветки. Ветер порывами проходил над тайгой, и снова затихало все вокруг, рождая в душе какое-то смутное беспокойство.
— Что выковырять?
— Ну, золотишко. Ты ж говорил, что его тут много.
Сизов помолчал, вглядываясь в темневший, исчезавший в дымке дальний берег озера.
— Во-первых, я говорил: может быть. Это надо еще узнать.
— Так узнавай.
— Для этого нужна целая экспедиция. Нужно изучить месторождение, провести лабораторные анализы, собрать тонны промышленных проб. Нужна большая работа, Юра.
Он впервые назвал его так, по имени, и Красюк удивился было, но тут же приподнялся, озлобленный.
— Так чего ты мне голову дуришь!
— Это правда, Юра. Ты ждешь готовенького, но готовый продукт создается только общественными усилиями... Вот в этом суть всего эгоистического и преступного — жизнь за счет готового продукта, созданного обществом. — Он закинул руки за голову, смотрел в быстро темневшее небо. Говорил задумчиво и тихо, словно разговаривал сам с собой: — Они живут в мире, переполненном благами, и кажется им, что блага эти существуют сами по себе, независимо ни от кого. И потому считают себя вправе хватать все, что им хочется, ничего не давая взамен. Но общество потому и общество, что каждый его член не только потребитель, но и производитель, созидатель. Эгоисты же хотят только потреблять. Как крысы, они готовы жить объедками с большого общественного стола, лишь бы не работать, не производить, не отдавать...
Красюк слушал, накачивая себя злостью. Когда на суде почти то же самое говорил прокурор, он слушал, — прокурору так полагается, ему за это деньги платят. Но когда свой брат зэк начинает мораль читать... Красюк вдруг подумал, что Сизов хоть и зэк, но «своим братом» его никак не назовешь, другой он, совсем другой. Чужой. С этим не встанешь спина к спине, этот ради друга не пойдет на все, этому сначала надо знать, что за человек друг и заслуживает ли он защиты.
— Заткнись! — угрюмо сказал Красюк. — Мораль и в колонии надоела. — Он подумал, что пугать Сизова пока не стоит: еще сбежит. Пусть выводит из тайги, а там видно будет, что делать.
— А это не мораль, — все так же задумчиво сказал Сизов. — Это правда. Тебе вот золотишко покоя не дает, а по мне хоть бы его и вовсе не было. Касситерит — это олово и прежде всего олово. Но дело не только в касситерите. В этих горах и вообще в этом краю сказочные богатства. Уголь, железная руда, медь — чего только нет. Немало здесь найдено, а что предстоит — дух захватывает... Ломоносов когда-то говорил: «Российское могущество будет прирастать Сибирью». Гениальное предвидение. Совсем немного пройдет времени, и приедут сюда люди...
— Зэки, — ехидно подсказал Красюк.
— Люди, — повторил Сизов. — И встанут большие города, пролягут железные дороги. В сопках встанут горно-обогатительные комбинаты, а на этом самом месте, вот тут, на берегу озера, будет построена набережная, и на ней, как на всех набережных мира, будут играть ребятишки. И люди будут приходить сюда любоваться озером...
Красюк слушал и дивился. Задремывал. Чудилось ему, что идет он по широкой набережной, а вокруг, за озером, впереди и сзади, вместо сопок, как терриконы, высятся горы из чистого золота, бери — не хочу. Он побежал к одной из таких гор, чтобы набить карманы дармовым золотишком, но тут откуда-то вывернулся Сизов, погрозил пальцем, как нашкодившему ученику:
