Геннадий Гусаченко - Жизнь-река
Сидящие рядом женщины, закутанные в шали и полушубки, угрюмо молчали, придерживая свои кошёлки, корзинки и узлы. Мой приход никак не тронул их. Нахохлившись, обмотанные цветастыми платками, они мумиями торчали среди своих мешков, в которых повизгивали, похрюкивали поросята, трепыхались, гогоча, гуси, кудахтали куры. Бабы ехали на тогучинский колхозный рынок. На базар, проще говоря. Но пока они ещё никуда не ехали. Сидели, понуро ожидая, когда трактор прибавит обороты, залопатит траками гусениц по весенней хляби.
— Почему он так долго не едет? — отдышавшись, спросил я. — Тракторист ушёл?
— Никуда не ушёл. Спит в кабине, — сердито проворчала баба с ягнёнком на руках.
— Как спит? — не понял я.
— Самогонки в Каднихе напился, вот и завалился на боковую. Ждём, когда протрезвеет.
Я заглянул в кабину. Мертвецки пьяный тракторист храпел, уткнувшись головой в приборный щиток. О скором протрезвлении нечего было и думать. Ладно… Как–никак, опыт вождения трактора, когда я наехал на избу немца Веде, у меня имелся. Подвинув тракториста в угол кабины, я уселся за рычаги, выжал сцепление, включил передачу и, волнуясь, отпустил педаль сцепления. Да поторопился. Трактор рванулся, чуть не заглох, но я вовремя дёрнул вниз ручку акселератора и дал полный газ. В раскрытую дребезжащую дверь донеслись визги, вопли, крики. Оглянувшись в заднее окно, я увидел, как от неожиданного рывка закувыркались женщины. Одна баба слетела с саней вместе с дико визжащим в мешке поросёнком. Я остановил трактор. Женщина с руганью взгромоздилась на сани, и мы покатили под размеренный гул двигателя и клацанье гусеничных траков.
Душа моя ликовала. Видела бы меня сейчас Тоня! Расскажу — не поверит! Засмеётся: «Опять сочиняешь! Сам ехал на тракторе? У тебя прав нет! Кто бы тебе разрешил? Ох, заливаешь, ты, Генка!» И добавит: «Милый мой фантазёр!». Обнимет, поцелует и лукаво заметит, глядя в глаза: «Врунишка… Всё равно люблю тебя».
Но еду же! Потяну рычаг влево или вправо — трактор послушно поворачивает. Красота! В кабине гул, тракторист спит, а я, распираемый восторгом, горланю: «Прощайте, скалистые горы…». Впереди, поперёк дороги, широкое озеро — низина, затопленная талой водой. Я остановился перед ней, размышляя как ехать. Свернуть с дороги, объезжая полынью — увязнуть в топкой пахоте. Двинуть прямо? А если там глубоко? Из полыньи тракторный след выныривает на пригорок. Кто–то проехал до меня. И ни каких объездов ни слева, ни справа. Поеду прямо! Включаю пониженную и даю полный газ. Вперёд!
Посреди полыньи вода скрыла гусеницы, подобралась к кабине. Только бы не заглох мотор! Ну, давай, браток, давай!
Громкие крики перекрыли надрывный гул мотора. Я глянул в заднее окно и обомлел от ужаса. Что я наделал? Как я забыл про сани? Бедные женщины! Из мутной рыжей воды торчат одни головы! Только бы не застрять в этой луже! Ну, ещё немного…
Всем телом подавшись вперёд, словно пытаясь помочь трактору, навалился на рычаги. Надёжный «ДТ‑54», детище алтайских машиностроителей, цакая гусеницами по воде, упрямо вылез на бугор.
Лишь только сани вышли из воды, я остановил трактор, выскочил из кабины. Но лучше бы я этого не делал! Много нового я узнал о себе, о маме, папе и даже о дальних родственниках! Мокрые женщины, принявшие неожиданную ванну в ледяной майской воде, костерили меня на чём свет стоит. И какой я бестолковый! И какой придурок! И какая мама меня родила?! И какой папа–баран сделал такого дурака! И чтоб всей моей холерной родне пусто было! И много ещё чего из ненормативной деревенской лексики услышал я.
— Откуда ты только взялся на беду нашу? — орали бабы. Не стесняясь, раздевались догола, стоя на промокших мешках, отжимали одежду. — На дворе дождь со снегом вперемежку, а он купать нас вздумал! Погоняй дальше, окаянный!
Взбодрённый такими напутствиями, я вновь уселся за рычаги и теперь уже без приключений доехал до Вассино. У нужного мне переулка остановился и растолкал тракториста. Тот, на удивление, быстро продрал глаза, ошалело посмотрел на меня, на улицу, промычал что–то не членораздельное.
Я выпрыгнул из кабины, и трактор покатил дальше, увозя в райцентр съёженных, скрюченных женщин. Дрожа от холода, бабы насуплено и сердито глядели на меня.
Я направился к избёнке, сиротливо взирающей на мир вросшими в завалинки кривыми оконцами. «Интересно, — думалось мне, — а как там куры в мешках? Что–то не слыхал, когда вылез из кабины, чтобы они кудахтали…».
В костюме «От Морозова».
Той же слякотной весной, накануне выпускных экзаменов, я пешком отправился из Вассино в Тогучин в райком комсомола. Вместе со мной месили грязь девчонки из нашего класса Валя Быкова, Валя Загорюйко, Люба Панова, Галя Дудоладова и Галя Ермолаева. Одноклассники Артур Нехорошкин, Саня Игнатов, Володя Танаков и Толя Вишнёв вступили в комсомол раньше нас, чем очень гордились, а мы им завидовали. Мы шли и пели:
Шагай вперёд, комсомольское племя,Цвети и пой, чтоб улыбки цвели,Мы покоряем пространство и время,Мы молодые хозяева земли.
Два десятка километров отшагали бодро и весело, болтая без умолку. Девчонки откровенно делились своими планами на будущее, из которых явствовало одно: выйти удачно замуж. Аббревиатура первых букв этих трёх слов читается: «ВУЗ». О нём и мечтали мои одноклассницы.
— Как же любовь? — недоумевал я.
— Глупенький… А есть она? — усмехнулась Люба Панова. — Любовь — не что иное, как обман воображения. Так утверждает Никола Себастьян Рок де Шамфор, французский писатель–моралист.
— Дурак твой Шамфор, хоть и моралист. Виктор Гюго другого мнения на этот счёт. Он сказал: «Любовь — как дерево; она вырастает сама собой, пускает глубоко корни во всё наше существо и нередко продолжает зеленеть и цвести даже на развалинах нашего сердца». А Фридрих Шиллер в стихотворении «Прощание Гектора» говорит так:
— Всё, что было в жизни мне отрадно, канет в Лету, друг мой безвозвратно. Не умрёт одна любовь!
— Хемингуэя уважаешь? Цитирую: «Если двое любят друг друга, это не может кончиться счастливо». И на фига мне такая любовь, если она принесёт несчастье? И вообще, Грэм Грин, английский писатель, считает, что любовь выдумали трубадуры.
— Любовь — привычка, — вмешалась в наш спор Галя Дудоладова.
— Не понимаю… Как привыкнуть, не любя?
— Наивный! С лица воду не пить! Были бы у моего будущего мужа деньги, квартира, дача, загранкомандировки… Помнишь, у Шекспира? «Сердце женщины всегда любило величие, богатство, властвование». Понял, защитник любви?
