А еще был случай… Записки репортера - Илья Борисович Гейман
Борясь за свою свободу, они готовы были ввергнуть в несвободу каждого второго жителя республики.
Да и надо ещё убедиться, на чистом ли сливочном масле появились эти цифры. Статистика говорит, что постоянно, вне зависимости от политического строя, в среднем двадцать процентов латышей вступают в смешанные этнические браки. Что теперь в остатке?
Но вернемся к возникшему противостоянию. Народный фронт – сплочённая, финансируемая организация не встречала противодействия в обществе потому, что никто не стоял на ее пути.
"Нужна такая же по эффективности организации, – думал я. – Но с обратным знаком. И с обратным смыслом. Если есть народный национальный фронт, тогда нужен… Интернациональный. Он откроет двери перед человеком любой национальности, в том числе и перед латышами. Даст им трибуну.
Поговорил с одним коллегой, молодым парнем. Поделился своими мыслями. Он поддержал. Написал нечто вроде манифеста Интерфронта. Вдвоём довели его до кондиции.
Но что делать дальше? Мы не Ленин и не Троцкий. Мы не народные трибуны, способные повести за собой массы. Да это и не наша работа. Надо было кому-то идею передать.
Было в Риге одно предприятие, где собирались люди, активно недовольные происходящим. Мы пошли туда. Рассказали, что было на душе, отдали манифест.
Вскоре увидели, как идея Интерфронта стала распространяться, жить наравне с Народным фронтом.
* * *
Бессилие есть единственный недостаток, который невозможно исправить.
Ларошфуко.
Телефонный звонок застал меня в больнице. Попал я туда без особых причин. Скорее всего, для профилактики.
Звонил мой знакомый по совсем неожиданному поводу.
– Ты, конечно, знаешь, какая сейчас ситуация. Народный фронт жмёт. Его митинги не кончаются. Мы тоже жмем. У нас появился Интерфронт. Люди идут на его митинги. Но, понимаешь, какая беда? Мало ораторов. Спасибо одному парню. Он каждый раз приходит с новыми стихами. Они, конечно, зажигают людей. Но нужны и ораторы. Народ хочет услышать умные слова о том, что происходит и что ему делать.
Я тебе поэтому и звоню. Есть у нас хороший человек. Латыш. Военный. Готов выступать, но не знает, как. Одно дело солдатами командовать и другое – выйти перед толпой.
У меня просьба: поговори с ним. Расскажи, как надо выступать перед большой аудиторией, О чём говорить. Позанимайся с ним, пока в больнице находишься.
– Хорошо, пусть приходит к концу дня. Посмотрю, может быть, и получится.
Он пришёл. Познакомились. Гость назвал свою фамилию и я понял, что хорошо знаю его отца. Тот довольно часто заходит в редакцию. Просто так. Поговорить.
Мы пошли гулять. Я рассказывал ему о положении в республике с точки зрения гражданского человека. О национальном составе населения, экономических связях республики со всей страной. О безрассудстве националистов, готовых остановить заводы, разрушить сельское хозяйство и таким способом выдавить из Латвии весь пришлый народ.
Однажды в телевизионной хронике увидел его на трибуне. Он пошел в люди.
А напряженность в городе, между тем, нарастала. Дело дошло до того, что в один из вечеров по телевизору шел прямой эфир от министерства внутренних дел. Оттуда доносились автоматные очереди. Националисты штурмовали Министерство. Самого боя видно не было – наступила ночь, но стрельба навевала безрадостное мысли.
Утром узнали, что во время съемок штурма погиб наш коллега – оператор телевидения и еще двое.
* * *
Как часто, в жизни ошибаясь, теряем тех, кем дорожим.
Чужим понравиться стараясь, порой от ближнего бежим.
Возносим тех, кто нас не стоит, а самых верных предаем.
Кто нас так любит, обижаем, и сами извинений ждём.
Омар Хайям.
Если судить по этой провокации и действиям руководителей государства, Советской власти приходил конец. Наступала агония.
Куда-то подевались старые партийные бонзы. Первым секретарем ЦК партии избрали моего старого товарища. Того, с кем мы терпели крушение на Чудском озере. Если говорить на современном языке, его избрали кризис менеджером. Москва к тому же включила его в Президентский совет Горбачева.
Но страна была уже в коме. Смена лошадей на переправе могла помочь ей, как мертвому припарки.
Я часто бывал в ЦК в то время. Старался помочь чем мог. Имел редкую возможность наблюдать руководителя республики вблизи. Он был спокоен и деловит. Не знаю, что было у него на душе – не показывал вида.
Глядя на своего руководителя, работники ЦК не впадали в панику. Они ликвидировали, резали на специальных машинках документы, которые не должны были попасть в чужие руки.
В последний раз он собрал всех. Сказал: ситуация такая, что Центральный комитет прекращает работу.
Поблагодарил. Извинился перед теми, кому причинял неприятности.
Сказал, чтобы они порознь пошли по такому-то адресу. Там получат заработную плату плюс деньги на то, чтобы можно было пережить трудное время.
Попрощался.
Все по одиночке, по двое разошлись. Красивое белое здание опустело.
Ушли милиционеры охраны.
Во всём большом доме остался только один человек.
Он.
Военные накануне предлагали вывезти его из республики. Он отказался.
Моряки предлагали подогнать военный корабль и вывезти его через Балтийское море. Он отказался.
Сидел в своем кабинете, как капитан на судне, которое уходило в бездну.
Он знал, что скоро сюда ворвутся националисты. Убьют или растерзают его.
Руководитель республики сидел в своем кабинете. Спокойный, мужественный, волевой человек.
Они ворвались. Схватили и потащили в застенки. На шесть лет.
… Латыши – маленькая нация. К моему глубокому сожалению, у неё нет героев, которым бы поклонялись люди.
Есть былинный, выдуманный герой Лачплесис. В разные исторические моменты были свои герои. Но по конъюнктурным соображениям они отвергались.
Я с брезгливостью помню одного из них – Эдуарда Берзина. Организатора и руководителя ГУЛАГа. Первого руководителя «Дальстроя» – могильщиков миллионов невинных людей.
Сегодня латыши никому не поклоняются. Хотя герои ходят рядом. Прекрасный сын нации, с открытым забралом пошедший навстречу врагу. Готовый умереть за свои убеждения.
Он ходит рядом.
* * *
Демократия это воздушный шар, который висит у вас над головой и заставляет глазеть вверх, пока другие люди шарят у вас по карманам.
Бернард Шоу.
– Я выключил рубильник!
Это было последнее, что услышали провожающие.
Поезд тронулся. Мы уезжали в неизвестность.
Я не взял с собой ни написанных мною книг, ни газетных вырезок со своими статьями, ни блокнотов с заметками.
Я выключил рубильник. Мне теперь нечем было заявить о себе. Нечем было подтвердить свой уровень профессионализма.
Новая страна. Начинать предстояло с чистого листа.
Несколько лет спустя я возвращался из Москвы в Нью-Йорк. В самолёте было
