Анатолий Марченко - Звездочеты
Да, все они такие разные прежде, сейчас казались Максиму во всем схожими друг с другом. Точнее, не во всем, а в одном — в остром восприятии происходивших событий. На них уже успело дохнуть жаркое пламя войны, и они стали не просто детьми — детьми военного времени.
— Повторим пройденное, — отвлекаясь наконец от своих мыслей, сказал Максим. — Что у нас было задано на дом?
— Греко-персидские войны, — тут же выпалил Колька Бойцов, не удосужившись даже поднять руку.
Максим обычно прощал такие вольности своему любимцу, окрещенному в классе «профессором». Но сейчас он строго сказал:
— Я ведь спрашиваю не тебя, Бойцов. И прежде чем вспоминать греко-персидские войны… В общем, кто нам расскажет последнюю сводку Совинформбюро?
Колька тут же, не ожидая вызова, вскочил, громыхнув крышкой парты. «Захвалил я, кажется, Бойцова, — упрекнул себя Максим. — Он и впрямь возомнил о себе. Тоже мне, царь Дарий. Вон какой подбородок — упрямый, будто скульптор из мрамора высек, глаза — сама суровость…»
— В последней сводке Совинформбюро сказано, — не замечая укоризненного взгляда учителя, принялся чеканить Колька, будто текст сводки лежал перед ним на парте, — что наши войска после упорных, кровопролитных боев оставили город Орел…
Колька вдруг оборвал свой стремительный ответ и взглянул на Максима, как бы спрашивая у него, продолжать или не продолжать. Но лицо Максима было настолько непроницаемым, что Колька умолк и медленно опустился на сиденье.
— Да, оставили город Орел, — точно раздумывая наедине с собой, повторил Максим. — Временно оставили, — сделал он резкий упор на слове «временно». — Что с тобой, Ивановский? — Он заметил, что заядлый ботаник опустил голову на парту.
«Наверное, не выспался, — подумал Максим. — Вчера немцы бомбили, а в бомбоубежище какой сон?»
Витька Ивановский с трудом встал, чтобы ответить на вопрос. Пожелтевшее, будто от долгих приступов лихорадки, лицо его осунулось, потускнело, лишь глаза блестели неестественно жарко.
— Не выспался? — повторил вопрос Максим.
— Выспался… — едва слышно ответил Витька.
— Тогда слушай, — строго сказал Максим. — Или тебя это не касается?
Витька сел, съежившись от удивленных взглядов учеников, и уставился на школьную доску, словно там было написано что-то исключительно важное.
— Итак, кто нам расскажет о вторжении персов в Грецию? — спросил Максим.
Никто не поднял руки. «Конечно же не учили, — сокрушенно отметил Максим. — До персов ли сейчас?»
Он решил спросить Раечку Морозову. «Пусть-ка эта попрыгунья, любительница иксов и игреков, за всех отдувается», — беззлобно подумал Максим, едва сдерживая улыбку.
Раечка выскочила к доске стремительно, будто взлетела, но в круглых умных глазах ее сквозило разочарование: надо же вызвать именно ее, когда все эти даты, цари и войны прочно перемешались в ее голове и не хотели запоминаться. Раечка вертела головой — за окном ее привлекли медленно срывавшиеся с тополей листья, и она принялась их считать и перемножать; в углу ее заинтересовал Вадик Незнамов, умевший смешными гримасами не только обезобразить, но и сделать совершенно неузнаваемым свое наивное, всегда безоблачное лицо.
— Мы все внимательно слушаем, — полуобернувшись к доске, напомнил Максим.
Несмотря на напоминание, Раечка, мучительно пытаясь вспомнить хоть что-нибудь о вторжении персов в Грецию, продолжала молчать.
— Вспомни, Морозова, — подбадривал Максим. — Вспомни, и все сразу оживет в твоей памяти. Персы вторглись в Грецию в четыреста восьмидесятом году до нашей эры. Видишь, я даже дату назвал. А теперь — слово за тобой.
— Персы вторглись в Грецию в четыреста восьмидесятом году до нашей эры, — слово в слово бойко повторила Раечка. — Во главе стоял…
Она снова завертела головой, будто это помогало ей вспомнить фамилию предводителя персов.
— Ксеркс… — отчетливо подсказал кто-то.
— Во главе их стоял Ксеркс, — уверенно и даже весело подхватила Раечка и снова умолкла, как бы споткнувшись о трудно произносимое имя.
— Ну и что же дальше? — не выдержал Максим. — А если я тебе напомню такое название, как Фермопилы, — ты, надеюсь, все вспомнишь?
Раечка судорожно провела ладонью по своему выпуклому математическому лбу.
— Фермопилы? — переспросила она, точно это было название какой-то впервые открытой и неведомой ей планеты.
— Все ясно, Морозова, — подвел итог Максим таким тоном, который хорошо был известен ученикам и после которого учитель истории, несмотря на умоляющие взгляды своих жертв, безжалостно выставлял в в журнале «плохо». — Садитесь, Раечка.
Раечка столь же стремительно промчалась к парте, с удивлением заметив, что учитель не спешит обмакнуть перо в чернильницу.
— Ну, что же, выручай, Бойцов, — устало произнес Максим, не испытывая ровно никакого желания возиться с теми, чьи мысли, подобно Раечкиным, витали далеко от Фермопил. — Выручай нас, профессор.
Класс фыркнул, но Колька Бойцов, не моргнув глазом, начал:
— Как уже сказала Морозова, во главе персов стоял Ксеркс. Не лишне подчеркнуть, что он стал царем после Дария Первого. Ксеркс заявил: «Мы наложим иго рабства как на виновных перед нами, так и невиновных». Войско Ксеркса без боя заняло Северную Грецию. И тогда греческие города объединились для отпора вражескому нашествию. Греки, возглавляемые спартанским царем Леонидом, заняли узкий Фермопильский проход и преградили персам путь. Вот тут-то, — все более воодушевляясь, с азартом продолжал Колька, — и произошел знаменитый бой у Фермопил. Ксеркс отправил к Леониду своих послов с требованием сдаться и сложить оружие. Леонид ответил: «Приди и возьми». Персидский посол, чтобы напугать греков, сказал: «Наши стрелы и дротики закроют от вас солнце». И услышал в ответ гордые слова греческого воина: «Ну что же, мы будем сражаться в тени».
Максим взглянул на класс. Все, притихнув, слушали Кольку, Лишь Витька Ивановский все так же отрешенно смотрел на доску.
— Два дня персы атаковали греков. — Казалось, Колька вот-вот перейдет на речитатив. — Но греки стойко оборонялись. И тогда темной ночью изменник провел персов через горы. Враги окружили греков, и триста спартанцев погибли в неравном бою. Смертью храбрых пал и Леонид. Греки преградили путь персам, и на этом месте был поставлен памятник с надписью: «Путник, поведай спартанцам о нашей кончине: верны законам своим, здесь мы костьми полегли…»
Едва Колька произнес эти слова, как кто-то громко, почти истерически, всхлипнул. Максим первый понял, что это Витька. И верно: уронив голову на скрещенные руки, он, подавив предательский всхлип, теперь уже трясся в беззвучном плаче. Его поношенная сатиновая курточка тоже тряслась, вырисовывая худые плечи и согнутую колесом спину.
