Карл Май - Невольничий караван
— Этого я, пожалуй, не знаю, — немного помолчав, признался Отец Одиннадцати Волосинок, — мне до сих пор почему-то никогда не приходилось слышать об этом городе.
Ответом на эти слова был дружный смех всех присутствующих: им-то это слово было хорошо известно.
— Так-так. Твоя образованность покидает тебя на произвол судьбы при первом же моем вопросе! — возликовал Хаджи и скорчил гримасу удовлетворения, которая заставила слушателей рассмеяться еще громче. Нимало не смущенный этим, Отец Смеха продолжал: — Теперь ответь, в какой стране течет знаменитый тасним?
Тасним — это райский источник. Он упоминается в восемьдесят третьей суре.
— Это имя мне тоже незнакомо, — сказал малыш.
По толпе прокатился ропот, и он с досадой понял, что все, кроме него, знают, о чем идет речь, и удивляются его невежеству.
— Очень хорошо! Можешь ли ты, по крайней мере, сказать, где находится сиджжин?
Это слово встречается в упомянутой выше суре и обозначает то место в подземном мире, где хранится список проступков всех злых людей и духов. Сам этот список тоже называется Сиджжин.
— А сам-то ты знаешь, что означает это слово? — решил перейти в наступление Красный Мундир.
— Конечно, знаю! Мы все это знаем, а вот ты — нет!
— Спрашивай дальше! — потребовал словак, не давая прямого ответа на предыдущий вопрос.
— Ну, скажи хотя бы, что такое аль-Ахкаф!
«Ах-Ахкаф» переводится с арабского как «куча песка». Так называется песчаная долина в провинции Хадрамаут, где жили адиты — народ, о котором неоднократно упоминается в Коране. Об этой долине говорится в двадцать первом стихе сорок шестой суры, и поэтому вся эта сура называется «Пески».
— И этого я тоже не знаю, — еле слышно прошептал малыш, опустив голову.
— Итак, ты уже в третий раз не можешь мне ответить. Я мог бы задать тебе еще сто или даже больше подобных вопросов, и ты бы сто раз промолчал. Так кто же из нас двоих умнее?
— Никто! Ты не смог ответить мне, а я тебе, стало быть, мы оба одинаковы мудры. Ты знаешь свои народы и деревни, а я — мои науки и латынь. Каждый из нас силен в своей науке, и больше мы никогда не должны это оспаривать. Согласен?
— От всего сердца, — растроганно отвечал Отец Смеха, не преминув, разумеется, зверски ухмыльнуться.
— Тогда дай мне твою руку и поцелуй меня! Помиримся, ведь мы с тобой братья! Теперь твой враг — это снова мой враг, и твоя радость — все равно, что моя!
— Да будет так, отныне и во веки веков! Аллах-иль-Аллах! — подхватил Хаджи. Оба человека крепко обнялись и поцеловались, а потом спрыгнули со своего подиума и рука об руку зашагали прочь сквозь расступившуюся толпу.
— Что за чудные ребята! — со смехом воскликнул Серый. — Такого я, пожалуй, еще не встречал! Сперва они готовы сожрать друг друга с потрохами, а не успеешь оглянуться — они уже целуются и, довольные, убегают. И часто это с ними бывает?
— По нескольку раз в день, — ответил Шварц. — И самое интересное, что они действительно искренне любят друг друга. Да что там, они просто жить друг без друга не могут, но при этом им необходимо постоянно ругаться. Впрочем, как они говорят, ссоры лишь укрепляют дружбу.
— Вот уж спасибо! И вы считаете, что эти дурни и вправду дельные парни?
— Очень! Они так преданы мне, что готовы отдать за меня жизнь. Вы и сами в этом убедитесь, когда узнаете их поближе, господин доктор.
— Что-что? Как это вы меня обозвали? — вскинулся Пфотенхауер. — Никак, доктором? Прошу, больше ко мне так не обращайтесь! Я из-за этого и с вашим братом вечно бранился!
— Но это ведь ваше почетное звание!
— Ах, вон оно что! Звание! Плевал я на него! Мое имя — Игнациус Пфотенхауер. Именно поэтому и еще за то, что я весь мир облазил, ловя всяких птиц, меня на родине прозывают Наци-Птица. Если желаете доставить мне приятное — зовите меня тоже Наци!
— Хорошо, если вы так хотите.
— Да уж, еще как хочу. Людям вроде нас, тем, что день и ночь проводят вместе, незачем обрушивать друг другу на головы все эти, черт бы их побрал, титулы и комплименты. Может, какой чужак, которого я знать не знаю и которому до меня дела нет, и должен со мной миндальничать, от него я, может, и потребую почета и уважения и захочу, чтоб он величал меня Господин Доктор Наци-Птица-Пфотенхауер. Ежели он на это не согласится, пусть катится ко всем чертям! Но вы-то уж можете избавить себя от всех этих проклятых речей… Стоп! Что там такое? Разве уже наступил эль Дегри, что они там собрались молиться?
Шварц повернул голову в том направлении, куда смотрел Серый, и увидел на минарете колдуна. Он несколько раз ударил в гонг, а затем крикнул громким, разнесшимся на всю деревню, голосом:
— Эй, правоверные, собирайтесь: пришло время вопросить Аллаха о священном часе. Спешите к месту собраний, чтобы узнать, будет ли вам позволено выступить в полдень!
Вслед за этими словами раздался бой дарбуки, созывавший всех солдат на сбор.
— Никак, барабан, — сказал Серый.
— Совершенно верно. Кстати, знаете, как «барабан» будет по-арабски?
— Да. Дакк… эттал.
— Верно. Это слово подражает барабанному бою: «дакк… эттал — дакк… эттал» — совсем так же, как мы, немцы, говорим «румдибум, румдибум». Собственно, слово дарабукка — тоже не что иное, как подражание этому звуку. Но посмотрите, как они все побежали к минарету! Хотите тоже пойти посмотреть?
— А то! Все ж интересно, как они будут спрашивать судьбу, счастливый час будет нынче в этот полдень или нет. Мы-то, христиане, понятно, верим, что все дни и часы в руках Божьих.
Когда Шварц и Серый подошли к центру поселка, все его жители были уже там. Их лица были обращены к жилищу колдуна — большому токулу с полумесяцем на крыше.
Навстречу немцам вышел из своей хижины хозяин поселения Хасаб Мурад. Он поприветствовал их глубоким поклоном.
— Как вы думаете, колдун даст удовлетворительный ответ? — спросил у него Шварц.
— Да, эфенди, можете не сомневаться, — ответил египтянин.
— Откуда вы это знаете?
— Могу показать источник моей уверенности.
Лукаво блеснув глазами, Хасаб Мурад полез в карман своего бурнуса, достал оттуда два талера Марии-Терезии и незаметно показал немцам, а затем тотчас спрятал их обратно.
— Обычно такой жертвы бывает достаточно, чтобы назначенный для отправления час оказался счастливым, — прибавил он. — Аллах любит, когда его слугам делают подарки.
— Тогда поспеши принести свою жертву и прибавь к ней еще вот это! — сказал Шварц. Он достал из своего кошелька три талера и протянул их египтянину.
— О, эфенди, твое сердце полно доброты и мудрости! — воскликнул тот. — Теперь Аллах не покинет нас во все время нашего путешествия!
