Межесвет (СИ) - Федорченко Юлия

— Ты знаешь, что это?

— Мне ли не знать? — мрачно отозвался он. — А ты знаешь, как им пользоваться?

— Конечно, знаю, — без зазрения совести соврала Летиция. Сейчас она не могла признаться в своем невежестве, это было равносильно капитуляции. — Потому что я ведьма. Этого ты отрицать не станешь?

Он промолчал. В этом споре Летиция имела больше шансов на победу: ее самоуверенность была как непотопляемый корабль, и количество пушек противника или их мощь ничуть ее не страшила.

— Я не буду убегать. Ты боишься, но во мне нет страха.

Он прикрыл глаза рукой и хрипло рассмеялся.

— Да, боюсь, и что с того? Я беспомощен. Мне нечем обороняться. Ты пришла упрекать меня? Так давай, упрекай! Скажи, что я ничтожество, что я бесчестный ублюдок, что я должен выйти за порог и умереть, как и подобает…

— Разве я говорила такое?

Мягкость ее голоса поразила его. Касс опустил руки и посмотрел на Летицию, и выражение ее лица оставило его безоружным, а слова в один миг утратили назначение и смысл. Она воплощала в себе все, чего он когда-либо хотел, чего мог хотеть, — и она досталась другому. Осознание впилось в его мозг так стремительно и болезненно, что у него подкосились колени, а к горлу подступила тошнота. Касс не мог заставить себя выйти к Охотнику, но он мог пережить ее смерть. Недостойная, низкая мысль. После такого лучше погибнуть.

— Я знаю, что верно, — проговорил он, отчаянно цепляясь за ошметки того благородства, которое когда-то у него было, — но то, что происходит сейчас, ужасно неправильно. Я люблю тебя. Пожалуйста, не уходи.

— Я поставлю все на свои места, — сказала Летиция.

И отвернулась.

Касс стоял неподвижно, пока за ней не закрылась дверь, а после шумно выдохнул и рухнул на колени. Какое-то время Охотник будет занят госпожой ди Рейз, и он сможет выйти через заднюю дверь и продолжить побег, который рано или поздно закончится неудачей. Охотник настигнет его, он знал это без подсказок, но ему удастся выиграть время. Жизнь была бесценным даром, жизнь была у него одна…

И в то же время он знал, что не сдвинется с места. Он будет ждать, пока Охотник не встанет у него на пороге и не сообщит страшную весть. Боги редко славились милосердием и величием души. Касс весь дрожал внутри — и ничего не мог с этим поделать. Страх полностью подчинил его себе, когда сквозь него, как огонек в тумане, пробилась яркая мысль: в том сне Летиция ничего у него не просила.

Она его оплакивала; его, мертвого.

— Значит, вернулась?

Охотник не оказал ей теплый прием. Его лицо вообще не отражало никаких эмоций, как будто Летиция уже не была девушкой, а только холодным трупом, лежащим в грязи. По крайней мере, дождь прекратился, думала она, вперив взгляд в сумрачную гладь небес.

— Ты всерьез считаешь, что пришла сюда по своей воле? В прошлом я думал так же. Что я в полной мере сознаю то, что делаю, что я властен над своими поступками. Но я ошибался. Боги предпочитают действовать через нас. Потому что это забавно или, может, они чересчур ленивы, — этого я не знаю. Тебя привели, — повторил Охотник, глядя в сторону.

— Это не имеет значения. И все же я благодарна тебе за заботу. Мой отец не сказал бы лучше.

— Я не хочу убивать тебя. Не сегодня, не здесь.

— Но приходится, — закончила она вместо него.

Револьвер перекочевал из кобуры в ладонь с такой скоростью, что девушка не успела и глазом моргнуть. Охотник выстрелил без предупреждения и прощальных слов, вокруг дула вспыхнуло оранжевое пламя, и пуля ударила Летицию в грудь, выбив из нее дух и отбросив далеко назад. Ее несколько футов тащило по грязи, перевернув на бок, и в расплывшемся, потемневшем мире не нашлось места мыслям о попранном достоинстве. В груди пульсировала тупая боль. Госпожа ди Рейз сильно приложилась затылком, но не потеряла сознания. Какое-то время она лежала неподвижно, прислушиваясь к ритму своего дыхания и ожидая, когда уйдет обморочная слабость. Летиция дышала часто и тяжело, но это была не агония. Она не могла понять, каким образом осталась в живых, пока в глазах не прояснилось. На обложке книги, придавившей ей левую руку, осталась круглая вмятина. В момент выстрела госпожа ди Рейз машинально прижала фолиант к груди, воспользовавшись им как щитом.

Охотник явно сожалел, что первый выстрел не убил Летицию. У него не было привычки затягивать дело. В глубине души он восхищался ее решительностью и отвагой, но смерть не гнушается никем, для нее все одно: стар или млад, женщина или мужчина, подонок или герой. Охотник оказался достаточно великодушен, чтобы дать противнику время подняться. Остальное было излишеством.

Летиция встала на ноги, превозмогая боль, выпрямилась во весь рост. У нее, перепачканной в грязи, замерзшей, усталой и голодной, почти не осталось сил, чтобы сражаться. Нет, не так. Их не было уже в тот момент, когда она пересекла порог дома на холме. Одна лишь сила воли толкала ее тело вперед. Сила воли — и неуемная злоба.

Она совершила длинное путешествие, чтобы познать колдовство, ощутить его хотя бы на кончиках пальцев. Она пересекла пустыни и реки, пережила такое, что страшно представить, и все же магия ей не давалась. Жертва, которую потребовало от нее темное искусство, оказалась немыслимой, это не вкладывалось в рамки ее мировоззрения. Вот что было действительно неправильно.

Гримуар взлетел в воздух, зашуршав страницами, но вместо того чтобы тяжело грохнуться вниз, продолжил порхать над землей вровень с ее лицом. Летиция вытащила кинжал из-за пояса и срезала булавки, сдерживающие одну из бабочек. Она даже не удостоила заклинание взглядом, отпуская на волю других мотыльков, вскоре окутавших ее голову дымным облаком. Они содержали ледяные копья и огненные шары, каменные глыбы, стрелы из света и тени, снежную бурю в миниатюре, цветистые иллюзии, магические доспехи и целую свору различных стражей, готовых как помочь скоротать зимний вечерок, так и распылить противника на молекулы. Там были заклятья исцеления, безумия и мгновенной смерти: все то, что может придумать человек, — и чего он вообразить не в состоянии. Летиция могла сделать врага тонким, как бумага, а потом с легкостью разорвать его руками. Она могла убрать из его тела все кости и смотреть, как он превращается в бесформенную массу, неспособный даже кричать. Она могла превратить его в пугало, калеку или горстку пепла. Она могла забрать у него разум.

Так или иначе, Охотник должен был умереть. Летиция вложила в это намерение всю свою ярость, и растревоженный рой мотыльков метнулся к противнику, оставляя в воздухе четкие темные следы. Эти линии, прямые и в то же время вибрирующие, точно Мана-струны, разрезали пространство между ней и Охотником. У заклятий нет своей воли, они повинуются хозяину, и приказание, отданное однажды, нельзя отменить. Госпожа ди Рейз была уверена, что бабочки не повернут назад, какими бы уловками ни располагал Охотник.

Подобный арсенал мог оставить в руинах весь мир. Никто не мог противостоять ей. Никто.

Враг вскинул руку с револьвером и пальнул в воздух, пробив небо цвета лиловых сумерек. Вокруг дыры мгновенно образовался смерч, затягивая в мерцающий водоворот все новые облака, а их брюшка то и дело подсвечивались белым, как при грозе. Заклятья, едва достигнув Охотника, рассыпались на яркие сполохи, клубы дыма и переливчатые осколки, а потом, вновь обратившись в мотыльков, замертво упали к его ногам. Их прозрачные тела усыпали землю, оставленные ими линии оплыли, как горячий воск. С влажным звуком гримуар шлепнулся в грязь. Мир стал черно-белым, будто из него высосали весь цвет.

Летиция отчаянно заморгала и вспомнила свои же слова: 'Он был абсолютен. Он был… богоподобен'. По телу разлилась слабость, кинжал начал выскальзывать из пальцев, но она вовремя опомнилась и крепче обхватила рукоять. Сдаться — значит проиграть. Ее неодолимая армада только что была разрушена одной-единственной пулей, стерта в пыль и прах вместе с ее самонадеянностью. Запасных планов у нее не было, лишь одна простая стратегия: в смелых фантазиях госпожи ди Рейз побеждал тот, чей удар был достаточно силен, чтобы навсегда заставить противника замолчать. Что ж, секунду назад Летиция обладала мощью, способную уничтожить любого. Но не Охотника.