Геннадий Гусаченко - Покаяние
— Парни, прошу вас, прекратите громко разговаривать и выражаться нецензурно, — повернулся я к ним, мельком рассматривая чмошников. Их было трое здоровых, крепких, не молодых уже мужиков.
— Не нравится — не слушай! — заржал в ответ сидящий за моей спиной. — Мурло отвороти, чувак, смотри кино и обжимай свою кралю…
— Больше повторять не буду…
— Пошёл ты на… Ещё повернёшься…
Он не договорил. Из моего неловкого положения бить крайне неудобно, но резким ударом левой с разворота точно в переносицу я заставил его замолчать до окончания сеанса. Притихли и остальные. Краем глаза, чуть поворотясь, я видел, что мой оскорбитель сидит, запрокинув голову, придерживая рукой носовой платок на лице. Я ожидал удара сзади, но его не последовало. Вспыхнул свет, зрители стали выходить, и троица дружков–приятелей начала оттеснять меня у выхода. Было ясно, что потасовки не избежать. Пара молодожёнов, свидетелей инцидента в кинозале, предложила пойти вместе.
— Вдвоём против троих отмахнёмся, — уверенно сказал парень.
— Нет, спасибо, друг. Мы уже пришли…
Подъезд, выходящий во внутренний двор дома, где жила Ольга, рядом с «Уссури». Пока мы шли до него, три «добрых молодца» поспешали сзади, едва не наступая на пятки.
— Эй, ты, фраер, смыться хочешь? Иди сюда, поговорить надо.
Я и Ольга вошли в тускло освещённый подъезд. Она вцепилась в меня.
— Не пущу! Их трое…
— Тебя долго ждать, фраерок?! Что, икру мечешь? Выходи, давай! — ввалился в подъезд мой «крестник» с разбитым носом. Подступил, по–блатному рисуясь, ко мне. Шагнул на ступеньку лестницы, что было промашкой с его стороны. Молниеносный удар крюком справа развернул его на месте. Он оступился, потерял равновесие и полетел задом, размахивая руками, пытаясь схватить пустоту и, не удержавшись, врезался спиной в висящую на стене оцинкованную ванну. Под ней и растянулся на бетонном полу. Ванна, покачавшись, сорвалась с гвоздя, со звоном упала на него.
— Как в ковбойском боевике! — восхищённо сказала Ольга. — Идём наверх!
Мне прорываться надо из подъезда, пока противников осталось двое, но Ольга чуть не силой потащила на четвёртый этаж. Там, в конце длинного коридора оказалась лестница парадного выхода. После короткого прощания я вышел из подъезда на другую сторону улицы. Во дворе дома, у чёрного хода, шныряли трое: тот, что лежал под ванной очухался и присоединился к ним. По их энергичным жестам нетрудно было догадаться, что с таким жаром обсуждали разъярённые неудавшейся дракой и разогретые водкой хулиганы.
— Ага-а… Побегайте, субчики… Поищите меня… Молодчина, Оля!
С ней мы прожили, как сейчас принято говорить, в «гражданском браке», почти год. Без единой размолвки или ссоры. Только обжимки, целования, ласки. Одно платье у Ольги: в институт, в кино, на танцы, в парк. Всё те же простенькие туфли. Старое пальто с вышарканным песцовым воротником и такая же шапка. Бутылка кефира и хлеб на завтрак. Жареная картошка на обед. Овсяная каша и чай на ужин. Всем довольна Ольга. Шутит, смеётся, напевает. Нет у неё претензий ко мне и жалоб на житьё–бытьё. Для неё главное — любовь! Это про таких, как она, сказано: «С милым и в шалаше рай!». Порой, соберёмся вечером в кино, уже одетые стоим. У неё лицо радостью сияет. Гляну на неё — огонь страсти так и полыхнёт во мне! Начну её мять, тискать, целовать. Какое там кино?! В разные стороны одежда полетела. Опомнимся потом, да поздно: на сеанс опоздали. Мы были счастливы, довольствовались тем, что есть, не переживали из–за скудного домашнего бюджета. Почему не регистрировались в ЗАГСе? Да всё по той же причине — денег на свадьбу не было. Правда, отсутствие штампа в паспорте нас мало заботило.
Мать Ольги — Любовь Андреевна Уральцева, машинистка — стенографистка, проживала с нами в однокомнатной квартире. По утрам набрасывалась на меня с гневом:
— Всю ночь моей девочке спать не давал… Разве можно так долго? Я тоже живой человек… Не сплю… От ваших воздыханий у меня голова весь день болит…
Я оправдывался, краснея и бледнея:
— А я что? Она сама не против…
— Она дурёха ещё… Ничего не понимает… А ты… Стольких перепробовал, а теперь до моей доченьки добрался! Кто ты для неё есть? Сожитель бессовестный! Уходи подобру–поздорову, а то милицию позову…
Любовь Андреевна приводила соседей, истерично кричала при них:
— Смотрите, заявился ко мне этот бесстыдник, выгнать не могу! Совращает мою дочь… Ей учиться надо, а не любовью заниматься. Разута, раздета… А с него, что с козла молока — ни денег, ни помощи… Люди! Помогите избавиться от фармазона! И как только таких в милиции держат?!
— Да они там все такие! Голодранцы и лодыри! Кто в милицию идёт? Те, кто работать не хочет… Балду там пинают, — поддакивали соседи. Советовали:
— Иди, Люба, к начальнику… Тот его быстренько турнёт со службы.
Послушала Любовь Андреевна советы «доброжелателей», накатала Горвату жалобу. Василий Васильевич вызвал меня, выслушал с отеческим пониманием.
— Перебирайся с молодухой своей в общежитие… Ребёнок родится — квартиру выхлопочем, — напослед сказал радушный начальник.
Однажды я сидел на диване с чашкой кофе. Любовь Андреевна закатила очередной скандал. Я молчал, проявляя терпение и выдержку, но это ещё больше бесило её. Ольга попробовала успокоить мать.
— Мама! Перестань его оскорблять! Ну, что он тебе плохого сделал?
— Ничего плохого! Но и ничего хорошего!
Распалясь, Любовь Андреевна вошла в раж и трудно было её остановить. Не давая себе отчёта в словах и действиях, влепила мне звонкую пощёчину. Кофе расплескалось на мою белую сорочку. Ну, это уже слишком! Не долго думая, я снял с ноги шлёпанец и с оттяжкой вмазал стоптанным тапком по губам взбешённой женщины.
После этого злополучного происшествия оставаться в комнате Уральцевых я уже не мог и вернулся в общагу. Ольга туда не пришла — мать не пустила. Разлука затянулась, и всё закончилось. Через год Ольга вышла замуж за инженера «Дальзавода», родила сына, ставшего впоследствии капитаном второго ранга.
Тридцать пять лет спустя она случайно открыла в интернете сайт Бердского казачьего кадетского корпуса. Узнала меня на фотографиях. Позвонила. Мы долго и взволнованно говорили. Напослед она сказала:
— Всю жизнь вспоминала и любила только тебя… Такой красивый, добрый, смелый и сильный… А кадетская форма тебе идёт…
— Кабы не твоя мать, мы бы не расстались… Да и я ещё глупый был… Надо было прийти и забрать тебя… Но тогда у тебя не было бы сына — морского офицера… Видно так уж Богу угодно было…
