Эдмунд Бентли - Криминальные сюжеты. Выпуск 1
— Расскажи.
— Когда я тебя увидел, все во мне словно заиграло.
— Ты умеешь говорить. Хорошо слушать твои фантазии.
— Вся радость созданий одиночества и есть фантазии.
— Да, — согласилась Летиция. — Фантазия скрашивает жизнь. Наша любовь абсурдна.
— Наша любовь — это эфемерная зима больших зеркал. Она заиндевела и скована.
— Твой язык предназначен просветлять души своими чарами, — Летиция погладила мне щеку и поцеловала. — Но сегодня ничего не выйдет. Мы только будем вместе и все.
— Теперь я знаю, в чем твое превосходство перед Мари-Луизой, — сказал я.
— В чем?
— Твоя душа очищена страданием и утратой.
— Да. Иногда и сама себе я кажусь прозрачной. Но бывает и иначе. А тебе?
— Я испытываю просветление, только соприкасаясь с природой или несясь со скоростью триста километров в час. А так — тлею, убаюкивая свои пороки, как помешанная мертвого младенца.
— Так, я для тебя природа?
— Да. Ты для меня природа. Желтый кладбищенский октябрь. Синтез реальности и мечты. Ты для меня словно видимый через сомкнутые веки свет. Я тебя ощущаю, но не совсем.
В этот момент раздался звонок в дверь.
— Открой, — попросила Летиция.
— Открой сама. Я пойду в заднюю комнату, осмотрю картины.
В задней комнате я устроился на кушетке и стал листать журналы по автоспорту. Отец Летиции как истинный детройтец, кроме всего прочего, интересовался и «Формулой-1».
— Принесли телеграмму, — услышал я голос Летиции.
— Хорошо, — сказал я. — Я обнаружил статью о себе и своих перспективах.
— Билл, здесь, оказывается, еще и женишок, — послышался хрипловатый вокал Рода Стюарта. Их было двое. — Запри-ка ту дверь — видишь, ключ торчит с нашей стороны. Пожалеем женишка. Пожалеем его слабые нервы.
Я бросился к двери, но было уже поздно. Ключ повернулся, и я понял, что оказался в сатанинском капкане.
— Видишь, как затрепыхался твой женишок? Если очень захочет, сможем поговорить и с ним. Мой ножик скучает по работе. Ах, вот если б взять да полоснуть тебя эдак по буферам — что потечет, молоко или кровь?
— Много мудишь, Руди, — хриплым голосом сказал ему Билл. — Берем бумажки и отваливаем.
— Верно, — сказал Руди. — Выкладывай денежки, красавица!
— Все наши деньги в шкатулке на окне, — сказала Летиция.
Вот тебе ситуация, подумал я. В Чикаго меня ограбили дважды. И вот первый раз в Детройте!
— Только сорок долларов, — вновь зазвучал хрип Рода Стюарта. — Маловато. Так просто не отделаешься.
— Мы дома денег не держим, — сказала Летиция.
— И плохо делаете, — сказал Руди. — Придется платить натурой.
— Я даю еще сто двадцать долларов, — крикнул я, спешно вытряхивая карманы. — Только катитесь отсюда.
— О! Женишок! Суй деньги под дверь, женишок!
Я исполнил их приказ, все пихал и пихал доллары в щель под дверью…
— Больше нет? — спросил Билл. Видать, он собирал Деньги.
— Нет, — промычал я. — Открывайте дверь!
— Возни и без тебя хватит, — задыхающимся голосом сказал Руди. — Сиди в своей комнатке и слушай, как пыхтит твоя краля. Меня называют инструктором по сексу, красавица. Покажи-ка свои беленькие ляжки… О!..
— Спасите! — закричала Летиция, и я услышал звук удара, а затем всхлипывание Летиции.
Я попытался с разбегу высадить дверь плечом. Один из них, подскочив, повернул ключ еще на один оборот. То была прочная дубовая дверь. Она не поддавалась моим атакам.
— Ты, Билл, первый, — сказал Руди. — Я ее держу.
Завязалась борьба, насколько шумная, настолько и краткая.
— А теперь давай делать дуэт, — осипшим голосом сказал Руди. — Ты, женишок, не ломай дверь, а лучше успокойся и попытайся все это себе представить. Ну-ка повернись… Твоя цаца такая обалденная, что просто никто не устоит. Черт побери, я, кажется, не туда попадаю!..
— Мама! Ааа! Больно! — кричала Летиция.
— Надо заткнуть ей пасть, чтоб не вопила, — сказал Билл.
Я схватил кресло и изо всех сил грохнул о дверь. Дверь держалась.
— Желтая подлодка колышется в дрожащем заливе, — сказал Руди. — Сейчас я разорву тебе зад.
Я сотрясал дверь, рвал ручку, угрожал им, но все напрасно. Когда дверь поддалась и сломалась, я нашел Летицию лежащей с закрытыми глазами посреди комнаты. Сбежав по лестнице, я уже никого не обнаружил. Я возвратился к Летиции. С закрытыми глазами она была бледнее полотна. Тогда ко мне подошла двуглавая тварь. Желтая голова выросла на шее, а черная, морщинистая и скрученная узлами — из поясницы и промежности. Тварь заговорила:
— Ничто обладает Коэффициентом доброты. Ничтович обладает чуть более высоким Коэффициентом доброты. Ничтунсен обладает более высоким Коэффициентом доброты. Ничтосон обладает еще более высоким Коэффициентом доброты. Ничток обладает самым высоким Коэффициентом доброты. Но на кой черт это нужно, если ни один из них сердцем не верит в идеальное общество? Сердцем они относят добро только к одной тысячной части всех измерений. Они растеряны. Не ведают, где смысл. Ожидают команды со стороны более умных. Живут так, как их знакомые. Не решаются ни на какой новый шаг. Приспосабливаются. Когда появляется гениальное предложение, как содержательнее прожить свою дряную жизнь, они иронически улыбаются. Ну нет, мы подождем. Вы машите кулаками, мы поглядим издалека. И при том бросают целую россыпь своих мотивов, изобретенных с жалким или средним Интеллектуальным коэффициентом. Хаос, абсурд и хаос удовлетворяют человечество. Великие труды остаются незамеченными, малые вредят даже средним. Да здравствуют червяки! Жирные, морщинистые червяки… Новый вид не возникает… Эволюция абсурдно медленна…»
* * *«Дорогая Мари-Луиза!
Пью четвертый день. Не отрезвляюсь. Сегодня я посетил Летицию в психиатрической клинике. Я подошел к ней. Она бдительно следила за каждым моим движением. Я склонился над ее очаровательной головкой. Она смотрела на меня кротким животным взглядом.
— Летиция, это я, Роберт… Как дела?
Она молчала.
— Смотри, как торжествует утреннее солнце. Таким нежным движением. Держись.
Из темно-фиолетового яйца выкатилось солнце, освещая башни небоскребов и церквей. Прекрасная ткачиха Заря ткала свое полотно. Светало.
Врач мне объяснил, что Летиция молчит, не желая воспринимать реальность. Ее подсознание восстало против реальности и отгородилось от нее.
— Поговорим, Летиция… Уже который день, как я запил, а Хонда меня ищет. Бедняга. Ведро дымящейся крови, желтая дыня, деревья, спустившие якоря, мир застывший, движется только туман. Такой натюрморт я бы написал, желая выразить свои чувства. Потускнелое зеркало, на котором написано — болезнь, нищета, смерть… Жизнь хрупка, как муравьиное яйцо. Почему ты не говоришь? Говори.
