Эдмунд Бентли - Криминальные сюжеты. Выпуск 1
— Здесь нам помогают трафареты. Скажем, вот я здесь с тобой в качестве кавалера, поэтому я должен исполнять свою роль, говорить тебе комплименты. Например, «дай мне заиграть мелодию сладких обещаний», «ты чиста, как соловей со сверкающими каплями росы на шейке» и тому подобное.
— Верно. Есть такие трафареты общения. Мы избираем затасканные темы и, говоря о том, что в конце-то концов нам не так уж важно, жаждем лишь одного: немного тепла, немного уважения, немного самовыражения. Но что с тобой? Ты выглядишь осовелым и похож на варенье с плесенью. Хочешь, я признаю тебя вареньем с плесенью? Каким вареньем ты бы хотел быть?
— Вишневым, — сказал я.
— Хорошо. Я утверждаю тебя вишневым вареньем с плесенью.
— Дай я тебя поцелую, — ответил я.
Мы поцеловались долгим страстным поцелуем. В этот момент зазвонил телефон.
— Ответь, — попросила Летиция.
Я снял трубку. Какой-то подросток просил позвать Летицию.
— Привет, Роберт, — начала Летиция.
— …
— Ничего. Томлюсь от безделья.
— …
— С тобой? Нет. В другой раз.
— …
— Обязательно сегодня?
— …
— Нет. Сегодня не могу. Поверь.
— …
— Я тебя тоже.
— …
— Пока.
Она положила трубку и обернулась ко мне. У меня, наверное, было вытянутое лицо, потому что Летиция сказала:
— Только не начни ревновать.
— У тебя много поклонников, кроме меня? — спросил я.
— Есть.
— И они, конечно, молоды, красивы?.. Как и этот мой тезка?
— О!.. Этот по-настоящему красив.
— Так, может, поезжай к нему, может, я тебе мешаю? — меня стало охватывать бешенство.
— Не заводись.
Я грубо притянул ее к себе и, целуя, начал раздевать. Но Летиция состроила такую мину, что я на полпути отказался от своих планов.
Я вытащил сигареты и закурил. Летиция тоже закурила.
— Прости, я был нехорош.
— Все мы не без греха, — сказала она и нежно поцеловала меня в кончик носа. — Иди ко мне, киска, иди…
Я раздел ее всю, но понял, что к постели мы оба еще не готовы. Пришлось вернуться к сигарете. Летиция оделась и стала курить дальше.
— Мне приятно, что ты такой тактичный, — сказала она. — В самом деле, чего-то не хватает.
— Чего-то не хватает, — согласился я. — Может, сегодня биоритмы мешают.
— А ты знаешь свои биоритмы? — спросила Летиция.
— Нет.
— И хорошо, что нет.
— Почему хорошо?
— Даже очень хорошо.
— Но почему?
— А вот так. Хорошо и все.
— Может, поехали в баню? — спросил я.
— Думаешь, там будет лучше?
— Ага.
— Не заговаривайся.
— Так что будем делать? Сказал ли я, что я тебя люблю?
— Сказал, но уже давно. Я тоже тебя люблю. Но в постель мы сегодня не ляжем, хорошо?
— Хорошо. Ты моя последняя осенняя любовь.
— А Мари-Луиза?
— Она предпоследняя.
— Ты ей рассказывал разные христианские истории. Расскажи и мне, чтобы фигурировал и Коэффициент доброты, и Интеллектуальный коэффициент тоже. Какую-нибудь нобльскую историю, хорошо?
— Однажды встретились два журналиста: русский и американец. Они стали рассказывать друг другу, что их поразило, что удивило во время странствий по белу свету. Американец говорил об Эфиопии. Шел дипломатический прием в императорском дворце. Пенилось шампанское, в тарелочках блестела красная и черная икра. Один дипломат так всего наелся, что ему стало плохо, и он вышел на террасу во дворе, вдохнуть свежего воздуха. Косой месяц бросал исподлобья тусклый свет, и двор устилали мягкие, бархатные тени. Дипломат вслушивался в ночную тишину. Вдруг его уши уловили странные звуки. Что-то чавкало. Чавканье могло исходить от свиней, только их не было видно. За оградой двора он заметил толпу африканцев. Они поедали выброшенные объедки — то, что осталось от роскошного пира. Ели пальцами, подымая объедки с земли и суя себе в рот. Несколько оборванцев тузили друг друга, но все это происходило бесшумно, в унисон с мистическим трепетанием теней. Дипломат позвал своих коллег и журналистов, и господа во фраках наблюдали эту сцену, охваченные восторгом и изумлением. Такова история американца. Ха-ха-ха-ха…
— А русского?
— Русский рассказывал, как однажды снимали фильм для телевидения в среднем колхозе. Снимали фермы, в которых держали коров. Вокруг ферм хлюпали огромные лужи навоза. Невозможно ступить без высоких сапог. Наконец журналисты нашли одно единственное сухое место, встали на нем и взяли интервью у одной доярки, молодой симпатичной девчонки. «Нравится ли работа?» «Нет, работа не нравится. Плохие условия. Но после школы надо год отработать в колхозе, чтобы потом можно было уехать». «Много ли молодежи остается в деревне?», — спросил журналист. «Нет. Одна осталась, но она работает в конторе». «Можно ли так вести хозяйство?» «Можно, — сказала доярка. — Вот наша учительница держит поросят на втором этаже. Успевает и в школу сходить, и поросят накормить. Работает в белом халате. Руки с маникюром». Ха-ха-ха-ха-ха…
— И правда, — сказала Летиция. — Люди сами виновны в своей ужасной жизни. Виновна их инерция и тупоумие. Как много надо сделать государству Нобль, чтобы его пример заразил отсталые регионы, в которых нет места научной мысли и высокой морали.
— Странно, — сказал я. — В свои шестнадцать лет ты мыслишь так серьезно и умно. Твои брови очень красиво изгибаются, когда ты размышляешь.
— Как что?
— Как крылья ласточки…
Летиция рассмеялась, однако теплое золото ее смеха было надтреснуто.
— Я смотрю в твои глаза и погружаюсь в сон, — сказал я.
— А что происходит во сне?
— Там наша любовь приходит тихонько поплакать. Там мы шагаем через туман, подав руки выцветшему шелку любви. Вальс нашей любви стал хромать, и мы кружимся на краю пропасти. Твои глаза грустны. Грустны, как могила однодневных иллюзий. Король страны твоих глаз — мучение, а невзгода — королева. Моя радость — стужа невзгоды. Вкус наших любовных слез горше смерти.
Мы обречены. Никакие поцелуи не смоют темного знака у нас со лба. Мы обречены. Твоя печаль — это экстаз богов. На ее путах стая черных птиц. Они предсказывают недоброе.
— Мне нравится тебя слушать, — сказала Летиция. — Я сладостно утомлена.
— Доброта радостно струится в твоих жилах, верно?
— Может быть. Расскажи, какое было первое впечатление, когда ты меня увидел?
— Не скажу, — ответил я.
— Расскажи.
— Когда я тебя увидел, все во мне словно заиграло.
— Ты умеешь говорить. Хорошо слушать твои фантазии.
— Вся радость созданий одиночества и есть фантазии.
