Михаил Жигжитов - Повести

Когда Мишка подтвердил на суде, что слышал от Егора Лисина эти слова, то брат его, Яков, поднялся с места и сквозь притворные слезы, запинаясь, промолвил: «Товарищи судьи, мне не верите, что я своими глазами видел, как Петька Стрельцов пальнул сначала в медведя, а потом в Егора… Мне нет веры, как родичу, дык поверьте стороннему человеку. Чего же еще надо вам?»

…Суд приговорил Петра Стрельцова к трем годам тюремного заключения.

— Эх, Петя, Петя! Я ж до суда говорил тебе, что откажусь от свидетельских показаний, скажу, что, мол, ничего не слышал… дремал в ту пору… А ты окрысился на меня: «Не смей, Мишка, врать! Не учись кривить душой…» Э-эх, Петя, Петя, как бы сейчас с тобой было весело рыбачить! — разговаривает вслух Мишка, позабыв про бармашенку.

Очнулся. В руках пешня с сачком, а удочки с бармашницей лежат в торосах. На утренней зорьке Мишка добыл штук девяносто хариусов. Потом рыба перестала клевать. Ходили два-три хариуса, но они уже поняли, что красивая мушка коварна и зла, что их друзья погибли именно из-за нее. Вот и пошел Мишка долбить новые лунки, к которым сбегутся кушать вкусного бармаша свежие хариусы, которые будут с жадностью хватать и Мишкину мушку. Идет парень и облюбовывает новые места, а тут снова и снова приходят неприятные воспоминания о Петре Стрельцове, который безвинно попал в тюрьму.

День выдался холодный, но очень яркий. Тянет легкая «ангара». Море в голубом свете солнечного дня кажется беломраморным, хрупким, каким-то празднично-торжественным и неповторимым.

Прислушался. Звонкое безмолвие. Только и слышно, как в ушах звенят мелодичные колокольчики. Безлюдье. Кругом на десятки километров ни жилухи, ни души. Вот это и есть настоящее сердце Подлеморья.

В километре от Мишки бармашат Пашка с Кешкой, а Яков Лисин уехал на коне куда-то в сторону.

Пешня у Мишки острая. Хрум-хрум — вгрызается в прозрачный, как стекло, лед. Без выгреба додолбился до воды. А затем быстрыми, ловкими движениями рук железным сачком выгреб лед, опустился и заглядывает в лунку. Не рыбу высматривает парень, а дно моря. Оно вот, кажется, что можно рукой достать, погладить разноцветные красивые камушки; до чего же прозрачная вода! Мишке чудится, что ее вообще нет, что это не вода, а с легкой дымчатой поволокой прозрачный воздух.

— Дно в этом месте покрыто мелкими камушками, значит, хариусы подбегут, — говорит Мишка. У теплой бармашницы открыл отверстие и наклонил над лункой. Из нее посыпались маленькие, юркие, темно-зеленые бармаши. Упав в холодную воду, они стремительно носятся по лунке и не спеша опускаются на дно, а там снуют между камней и привлекают к себе рыбу.

Пока долбил остальные лунки, к первой уже сбежались жадюги-хариусы и слопали бедных бармашей. Остались в живых лишь самые хитрющие, они попрятались в камнях и оттуда показывают или хвост, или одну из ног-ластиков. Рыбке ничего не остается, как облизываться.

Мишка заглянул в лунку и ахнул. Там кишмя кишели красавцы хариусы. Рыбак хитро усмехнулся и бросил горсточку бармашей в лунку. Не успели бокоплавы спуститься и до половины воды, как на них набросились хищники. Мишка быстро размотал на мотыльке леску и спустил удочку в лунку.

Кстати, рыбаки Байкала эти удочки гнут из обыкновенных швейных иголок, затем обматывают их гарусом под цвет бармаша. Настоящий рыбак-бармашельщик никогда и ни за что не будет пользоваться фабричной удочкой. Это легко объяснить. У фабричной удочки есть небольшое жальце, чтоб рыба не срывалась, но попробуйте на сорокаградусном морозе толкать палец в пасть рыбе, чтобы выручить оттуда крепко зацепившуюся удочку, — обморозишься! А наша самодельная удочка никаких жальцев не имеет. Достаточно рыбинку ударить лопаточкой, как удочка вмиг сама и вылетит из пасти. Ведь это так просто и удобно. Нет необходимости вынимать руки из теплых рукавиц.

Мишка внимательно следит за хариусами, а сам медленно, чуть потряхивая, имитируя движения бармаша, опускает удочку в полуводу.

Вот один из стайки отделился и устремился к красивому «бармашу», на ходу разинул пасть и схватил его.

Но что это такое?!

— Ой-ой-ой! — должно быть, неистово закричал бы бедный хариус, если бы мог кричать.

Какая-то чудовищная сила тянет его вверх, где белеет ледяной потолок, и он вмиг оказывается на холодном снегу. Не успел моргнуть, как его уже чем-то стукнули.

Мишка снова опустил свою удочку, второй хариус тут же схватил мушку. И так, пока из всей стайки не осталось двух-трех хариусков.

Мишка высыпал в лунку добрую пригоршню бармашей и побежал ко второй лунке, там он выбросил десятка два хариусов, оттуда — к третьей… Так и не заметил рыбак, как солнце легло на острозубые гольцы Байкальского хребта, где-то у истоков великой реки Лены, и утонуло в пурпурных облаках.

Яков Лисин под видом разведки новых мест для рыбалки уехал по своим делам. Как он ни спешил, а до бухты Аяя добрался лишь в сумерках.

Переночевав в своей юрте, он утром пошел к заветному утесу, где в небольшом темном гроте он надежно спрятал берданку Егора.

Берданка та была знаменита на весь Аминдакан. Все поморы знали ее замечательные качества и завидовали Егору. Особенно она была хороша на нерповке, где требуется исключительно точная снайперская стрельба.

Весной, после нерповки, начальник милиции потребовал, чтоб охотники сдали на склад для хранения все нарезные ружья; Егор же сказал, что утопил свою берданку во время лодочной нерповки, и ему поверили.

Он берег эту берданку для крупного зверя, а белковал с дробовиком. А когда на него набросился медведь-шатун, он кинул в него свой дробовичишко, заряженный мелкой дробью. И пока тот ломал ружье, Егор успел добраться до нижних сучьев кедра, но сук обломился, и Егор попал в лапы хищника.

Вот тогда-то и завладел заветной берданкой Яков и запрятал ее в надежное место.

А теперь выдался удобный случай. Хорошо, что его назначили на рыбалку с этими «желторотыми бакланами». Он их обманул, сказав, что едет разведать новые места. «Ха-ха-ха! — смеется Яков над парнями. — А этот бурятской Мишка даже рад, что я уехал подальше от него. Сердится пацан на меня из-за Петьки. Ну и пусть! Чхал я на них…»

Яков достал из грота завернутую в старенький дождевик берданку. Осмотрел и остался доволен.

— Не заржавела! Смазывал-то я сам.

Дойдя до поворота тропы, поцарапал затылок, подумал и решительно свернул в ельник.

— Ужо заодно и шкуру прихвачу… Продам на пропой… Зачем же добру зря пропадать? — проваливаясь в рыхлом снегу, бормочет Яков.

Добрался до матерой лиственницы с сухой вершиной. С южной стороны, у самого корневища, задымленное отверстие выглядывает из-под снега. Яков опустился на колени и разбросал снег. Пахнуло медвежьим духом. «Здесь!» — шепчет мужик, словно боясь, что его услышат. До плеч засунул руку, принатужился и потащил оттуда шкуру.