Юрий Виноградов - Десятый круг ада
Отто Фехнер с полуслова понял Федора Ладушкина. Он выдал баронессе его идею за свою, и та дала согласие, похвалив управляющего за разумную инициативу и расторопность. В мастерскую тотчас были переведены Фимка и Пальчевский. Им предстояло разработать конструкцию второго дна кормушек.
При возвращении Лебволя и Эрны с очередной прогулки на лошадях Ладушкин сообщил ему о своем плане.
— Вы отлично придумали, Федор Иванович! — похвалил Лебволь. Он пообещал при посещении бактериологической лаборатории разузнать, что именно находится по соседству с виварием, по возможности определить толщину стен и наиболее уязвимое в них место.
Экспериментальные работы в бактериологическом центре шли полным ходом. Доктор Штайниц хотел во что бы то ни стало выполнить приказ фюрера и в сентябре сдать бактериологическое оружие ближнего боя в серийное производство. Практически это означало, что в начале октября его можно было бы применить на сравнительно большом участке фронта. Штайниц требовал ускорения темпов работы и от профессора Шмидта, но в химической лаборатории дела шли не так успешно. Новый помощник по хозяйственной работе изобретал какие-то немыслимые аппараты и причудливые пробирки, уверяя, что без них профессору не обойтись. Заказы Лебволя удовлетворялись незамедлительно, приборами были завалены все помещения, сотрудники уже начали отказываться от них.
Профессор понимал, что если его уже и без того затянувшиеся эксперименты окажутся безрезультатными, то может начаться расследование деятельности химической лаборатории, и тогда станет ясен конкретный виновник. Поэтому он вынужден был передать сверхмощное газовое отравляющее вещество доктору Штайницу. Штайниц радовался как ребенок. Именно такого ОВ и не хватало ему для создания уникальнейшего бактериологического оружия ближнего боя. Выработанный профессором газ в комбинации с заразными бактериями обессмертит имя его создателя.
Расторопный Ладушкин уже нашел пути к бактериологической лаборатории — через виварий. А вот Лебволь до сих пор еще не мог проникнуть туда. С доктором Штайницем он встречался довольно часто. После прогулки на лошадях с Эрной Штайницы приглашали его к семейному столу. Разговор обычно шел о будущей жизни молодых, и больше всех болтала счастливая Эрна. Лебволь пытался заговорить о важной для Германии работе, которую проводят в бактериологическом центре, но Штайниц всякий раз умело уходил от этой темы. Он не приглашал будущего зятя в свою лабораторию, хотя бы посмотреть на уникальное оборудование, и это озадачивало Лебволя. Возможно, будущий тесть не доверяет ему? Или считает недостаточно подготовленным специалистом? А может быть, существуют и другие причины?!
Женитьба на дочке главного бактериолога рейха никак не входила в планы Лебволя. Если же отказаться, то, значит, навсегда закрыть себе доступ в бактериологическую лабораторию. Через Ладушкина он запросил подполковника Григорьева, как ему поступать в создавшемся положении. Поскольку прямой радиосвязи с Центром нет, ответ придет не скоро. А пока Лебволь решил поговорить обо всем с дядей. Необходимо, чтобы профессор был в курсе опытов, происходящих в бактериологической лаборатории. Штайниц довольно часто приглашал его к себе для консультаций. Вот и сегодня он два часа находился у него, правда, вернулся совсем расстроенным.
Вечером Лебволь позвонил Эрне и, сославшись на головную боль, отказался от прогулки. Он пошел в кабинет профессора с твердым намерением выяснить его истинное отношение к происходящему в бактериологическом центре и по возможности склонить на свою сторону, заставить активно включиться в борьбу за срыв нацистских планов варварского уничтожения людей.
Шмидт, как обычно, полулежал в своем кресле-качалке. Усталый вид старика невольно вызывал сострадание и жалость. В такие преклонные годы нелегко работать с огромным напряжением.
— Что с вами? — участливо спросил Лебволь.
Профессор тяжко вздохнул, болезненно поморщился.
— Был сегодня у него, — он кивнул в сторону окна, за которым вдалеке едва проглядывался бактериологический центр. — Видел там то, чего, по совести говоря, боялся все время. Боялся с того самого момента, когда согласился на это гнусное дело…
Лебволь тронул Шмидта за плечо и прижал палец к губам, давая понять, что их могут услышать. В последнее время, боясь подслушивания, они беседовали, гуляя в саду. Профессор понял племянника и, с трудом поднявшись с кресла, медленно пошел к двери. Лебволь заботливо накинул ему на плечи плед, и они вышли в сад.
— Ты, как я вижу, не только предупредителен, но еще и осторожен, — проговорил профессор, шагая по прямой как стрела аллейке.
— Этому меня научила жизнь, — ответил Лебволь. — Я не хочу, чтобы мы оказались в глупом положении. Время для нас с вами наступает сложное. Едва ли нацисты станут церемониться на завершающем этапе создания этого мерзкого оружия.
— Это ужасно, ужасно, — почти простонал Шмидт, — У меня перед глазами до сих пор тот мужчина, что лежал под стеклом у доктора Штайница. А он, мой бывший ученик, он был доволен…
Лебволь взял старика под руку.
— Вам действительно трудно сейчас, отец, — сказал он. — Ведь если даже мы с вами и сможем что-либо сделать у себя, то не в силах повлиять на ход исследований у моего будущего тестя! А ответ перед людьми, перед народами мира за его варварские действия придется держать и вам…
Профессор схватился за голову.
— Что делать, что делать? — повторял он, убавив и без того короткий шаг. Повернув лицо к Лебволю, с надеждой спросил: — Что же мне делать? Как ты думаешь, сынок?!
«Взрывать все к чертовой матери!» — впервые за все время «превращения» в немца по-русски подумал Лебволь.
— Мне кажется… — он оглянулся, до боли в глазах всматриваясь в густые кусты, тянувшиеся вдоль аллеи, и, убедившись, что никого, кроме них, нет, тихо продолжал: — Надо иметь своего человека в лаборатории доктора Штайница. У вас там никого нет из таких людей?
— Нет, — как-то по-детски откровенно признался Шмидт и для убедительности добавил: — Нет, нет, сынок…
— Тогда надо постараться послать к Штайницу своего человека!
Профессор задумался над словами племянника. Они уже дошли до конца аллейки и повернули назад. Становилось сыро и прохладно, Лебволь поправил съехавший с плеч старика плед.
— Я глубоко заблуждался, отец, когда выступал за новое оружие великой Германии, — признался он. — Но я, клянусь, не знал, что́ за оружие готовит доктор Штайниц. Теперь я вижу: его создатель — опасный преступник.
