Улиткин Дол - Елена Трещинская
– А ты помнишь эти места до своей жизни на Доске?
– Это постепенно «вспоминается»! Как будто ты давно дома не был и забыл, где у тебя что в комнате лежит, но по возвращению снег тает и из-под него появляются воспоминания.
Разговор прервался появлением на столике мороженого, – Маха издала вопль. В изумрудной креманке-вазочке возвышался собор из волшебных взбитых веществ, украшенный ягодами, орехами и шоколадной стружкой.
– Такой? – спросил официант, улыбаясь до ушей.
– Да! – Маха сидела с расширенными глазами, полными слёз. – А откуда вы знаете?..
Выяснилось, что однажды, когда она ещё пребывала в детском доме, голод и грусть так мучили всех детей, включая маленькую Маху, что она предложила всем, кто хочет, отправиться в песочницу и сделать из песка, палочек, листьев и камушков торты и мороженое, кто какое захочет. Дети так увлеклись, что в ход пошли найденные у забора пробки от пива, палочки от чупа-чупсов и пушистые комочки вербы. Маха слепила замок «мороженого», но потом стало ясно, что это собор. Там внутри можно было молиться, обратиться к Богу со своей мечтой. Тогда давно, Маха зажмурилась и только почувствовала то, что хотела бы чувствовать в своей жизни: тепло любви и заботы.
– Эй, – Яша вернул Маху в кафе, – не забудь, я с тобой навсегда.
Маха улыбнулась и с улыбкой закрыла глаза, как тогда в детстве над скособоченным собором из веточек вербы.
Яша заметил, что в стороне от них стоит какой-то молодой человек и смотрит на них, как бы ожидая приглашения. Яша неуверенно кивнул, и тут же человек подошёл к столику. На нём был камзол из фиолетового шёлка, голубые кюлоты и бархатные туфли цвета фуксии. Из-под камзола выбивалась пена кружевной рубашки и шейного платка. На голове его был надет пудреный парик, лицо также было напудрено и подкрашено. Незнакомец сиял улыбкой.
– Позвольте представиться, – Пьеро, – произнёс он театрально и протянул Махе крошечный горшочек с голубоватым гиацинтом. Яша вспомнил, что в Пятом мире не срезают и не рвут цветы: они тоже наделены сознанием.
Маха издала вздох восхищения и пригласила Пьеро присесть с ними.
– Я вижу, что вы из Школы… и здесь впервые, да? И как вам Пятая Венеция?
– Наверное, вы уже считали наши мысли, – заметил Яков.
– И имена, – не стирая улыбки с лица, ответил Пьеро. – А я работаю в этом кафе, встречаю новичков, отвечаю на вопросы.
Вдруг Маха, увидев кого-то за окном, воскликнула:
– Ой, смотрите, какое-то знакомое лицо! Сейчас вспомню…
– Синьора хорошо знает живопись Эпохи Возрождения? – сиял Пьеро. – Это малоизвестный художник той эпохи, известный, правда, только своим автопортретом. Он гуляет тут так же, как и вы, во сне.
Юные с удивлением посмотрели на Пьеро и он ответил:
– Здесь другое время, не линейное, забыли? Он спит на Доске в Эпоху Возрождения!
– Выходит, что тут можно встретить кого угодно? – Маха забыла про сливочный собор из мороженого.
– Не совсем, – отвечал Пьеро, искря хитроватыми глазами, – к примеру, Ботичелли или Леонардо да Винчи – они находятся в несколько более утончённом измерении… Но оно как бы тоже здесь.
– Шестая Венеция тоже тут? – пошутил Яков.
– Нет, вы забыли про семь ступеней каждого измерения, – сказал Пьеро, доставая из рукава камзола кружевной платок, чтобы помахать им какой-то даме в ярком пышном шёлковом платье и маске с перьями. – Мы находимся в Пять-и-два, а Рафаэль, к примеру, здесь же, но в Пять-и-пять…
– А та картина в соседней витрине – не его? – предположила Маха, приступив к мороженому.
– Не смущайтесь, синьора. Чем прекрасен этот Пятый мир, что тут есть не всё, но очень-очень многое, – и Пьеро расхохотался, как настоящая театральная маска. – Та картина Рафаэля, что вы заметили, – действительно, его новая работа. Сам он тут не появляется, а вот новыми картинами радует!
– Это значит, что в греческом Аполлонополисе гуляет… – Яша не успел произнести имя знаменитого древнегреческого скульптора Фидия, которое он смог вспомнить в эту минуту, как Пьеро ответил:
– Он сейчас именно гуляет по городу со своей здешней семьёй.
– Здешней? – переспросила Маха, опять оставив мороженый собор в одиночестве.
– Да, перейдя в этот мир с Доски, многие заводят новые семьи, но кто-то ждёт перехода своих любимых.
– Всё-таки, почему кто-то находится в более высоком измерении? По каким признакам? – Этот вопрос Махи задал бы и Яков.
– «Признак», синьора, всегда только один: степень погружения сознания в божественность Бытия, то бишь, степень духовности, – значимо произнёс Пьеро. – Если в сознании Доски человек совершенно не допускает Бога – то есть саму искрящуюся ткань Творения Всего – в своё сознание, то при переходе через порог смерти, он какое-то время находится в местном Реабилитационном Центре, после которого многие выходят сюда и живут в прекрасных городах или на природе, а кто-то… да, населяет мир Пять-и-один. Это особый мир. Но оттуда можно выбраться.
– Ад, что ли? – не понял Яша.
Пьеро засмеялся.
– Нет, конечно, просто люди продолжают там свою земную суету. Правда, умноженную на два, как минимум. И, конечно, неизбежно имеют дело со своими… э-э… недостатками. Там им от этого никуда не спрятаться. К примеру… если человек по привычке сказал другому «чтоб ты провалился», он сам и проваливается. Потом выбирается полдня из ямы. Бывает и хуже.
– Всё-таки есть сковородки?.. – неуверенно спросил Яков, но, почему-то захотелось смеяться.
– Нет, дурные слова, мысли и эмоции мгновенно производят искажения… тела.
Яша и Маха переглянулись. Пьеро добавил:
– Ну, конечно, на Доске в такое поверится с трудом, даже здесь, в Пять-и-два, не такие пластичные энергии ваших тел, как в Пять-и-три и так далее – тем более.
– Закон физики «отдал яблоко – получи яблоко» – здесь можно показать на учениках, так? – усмехнулась Маха.
– Что это мы завели про грусть на празднике? – вспорхнул Пьеро из-за стола. – Веселитесь! А я всегда тут – к вашим услугам. Ваше мороженое, синьора!
Когда Пьеро испарился, Яша задумчиво пробормотал, погрузив глаза в гиацинт:
– Тут все мысли видны, всё словно прозрачно…
– Ой, а где Проводники? – спохватилась Маха. – Про всё забудешь тут…
Она чмокнула Якова в щёку, рванула его за руку из-за стола, прихватив гиацинт, – Юные выскочили из кафе на мостовую, – и стала прямо перед ним дотанцовывать тарантеллу, не сводя своих «чайных» глаз с Яшиных. Это было прекрасно: и праздник, и небо в алмазах, и запах моря отовсюду, и этот волшебный мир и эта ни с кем несравнимая девушка…
Грёзы прервал скромный собачий «гавк», скорее напоминающий покашливание. На мостике в одиночестве стоял одноухий Тузик.
– Туз, ты где был? А где Сентябрь? – спросила Маха, снимая с себя разноцветные спирали мишуры.
Тузик был чем-то расстроен.
– Видишь ли, местные венецианские кошки уж больно любезны, поэтому сам я тут не совсем собака… Хочешь погнаться – нет!
