Юрий Шамшурин - В тайге стреляют
Хозяйка дома, где квартировали красноармейцы Фролова, была старенькая, сморщенная, словно пересушенный гриб-обабок, якутка, жена политссыльного. Муж ее, поляк, умер за несколько лет до свержения царизма, дети выросли и разъехались. Матрена Павловна жила одна в маленьком чистом домике, построенном в глубине двора после смерти мужа. Там она берегла его книги.
Увидев грязного, растрепанного Назарку, Матрена Павловна всплеснула руками, разохалась. Она крутилась возле печки и безостановочно, будто заведенная, качала головой и не знала, что ей делать.
— Грех-то какой, пресвятая богородица! У меня даже чай не готов! Не сообразила, дурья башка, дупа малеваная[55]!.. Каково вам там на холоду!.. Ты, Назарушка, подожди, — посиди, обогрейся, а я сию минуту... У меня скоренько!
Но сидеть было недосуг. Назарка занес несколько охапок дров, помог Матрене Павловне растопить печь. Потом до предела нагрузился свежеиспеченными, вкусно пахнущими булками, маслом и сахаром. Пошатываясь под тяжестью, сопя и отдуваясь, побрел к валу. На окраине, у последних строений, расхаживать было небезопасно: вокруг свистели и жужжали пули. По трубам звонко щелкало, и от них отскакивали осколки кирпича.
Назарка осмотрелся и дальше пополз на четвереньках, волоча за собой объемистый мешок. Красноармейцы приветствовали его появление радостными возгласами:
— Молодец!.. Золото парнишка!
— Чайку бы еще горяченького! — мечтательно заметил Костя Люн, отваливая толстый ломоть хлеба. — Сердце бы отогреть...
Масло ножом раскололи на мелкие с неровными краями кусочки и разложили на мешке. Их грызли, как сахар.
— Точно! — поддержал Костю Коломейцев. — Душу бы хоть малость оттаять! Оно очень славно бы получилось.
— А я бы незамерзающего стопку с удовольствием внутрь принял! — вставил свое Ларкин.
— Скоро закипит. Притащу! — сказал Назарка.
— Только завари покрепче, чтоб с зацепом был!
Немного погодя Назарка опять исчез в сгустившемся мраке. Наиболее нетерпеливые жевали хлеб всухомятку, сдабривая его рафинадом и маслом. Другие стойко дожидались живительного кипятка. Назарка возвратился скоро. Он принес окутанный, как ватой, загустевшим туманом пузатый чайник и связку нанизанных на бечеву звякающих кружек.
Из выгнутого лебединой шеей носика бежала упругая струя, растянувшая за собой шлейф моментально белевшего на холоде пара. Красноармейцы только-только успевали подставлять свои посудины, которые тотчас скрывала дымка. Кружки плотно стискивали в ладонях, стараясь не упустить ни единой частички тепла, все ею впитать в себя.
Задубевшие губы не чувствовали температуры воды. Лишь ощущалось, как к желудку скатывались приятно обжигающие шарики. И от них по всем клеточкам тела разливалась расслабляющая истома.
Одного чайника, безусловно, не хватило. Назарку незамедлительно отрядили за вторым, да еще наказали, чтоб кипяточек был покруче.
Дозорным тоже досталась их доля. Успокоенные тишиной, под прикрытием балбахов они занялись скудным ужином и вполголоса переговаривались между собой. Тепляков, принесший им продукты, курил, пряча папироску в рукав полушубка. С опушки не доносилось ни шороха, ни скрипа. Похоже, беляки покинули свои позиции.
Но если бы кто из караульных повнимательнее присмотрелся к неровной поверхности изрытого, истоптанного снега, несомненно, заметил бы какие-то неясные, медленно передвигающиеся пятна. Они бесшумно приближались к укреплениям, увеличиваясь в размерах.
По привычке Тепляков приподнялся, глянул в ту сторону, где затаился неприятель. Невольно взгляд его задержался на подозрительно шевелившихся бугорках. Может, раненые? Нет, те бы взывали о помощи, стонали. Тут что-то другое...
— Внимание, товарищи! — негромко прозвучал голос отделенного. — По местам!
В этот момент с опушки открыли частую стрельбу. Красноармейцы залегли. Лязгнули затворы. Не столь уж сложно было разглядеть замаскировавшихся врагов. Они подбирались ближе и ближе, полагая, наверное, что красные их не обнаружили.
— Не стрелять! — шепотом предупредил своих Тепляков. — Ждите команду. Беляков мало. Сами управимся!
Огонь от опушки усилился. Между деревьев бесновались желтые вспышки.
— Опять в город проскочить норовят! — заметил Ларкин, устраиваясь поудобней, словно был уверен, что пролежать придется долго. — Вишь, как их прикрывают!.. Опоздали, субчики: ваши в кутузке!
Белые были совсем близко. Красноармейцы, готовые к отпору, ловили малейшее их движение. На спусковых крючках немели пальцы.
Вдруг простыни, вздувшись куполами, развернулись над землей. Резко обозначились черные фигуры. Вскинувшись, они как-то странно, неравномерно дернулись и, пригнувшись, побежали обратно. Четкие очертания их расплылись, скрытые белыми накидками-парусами. Назарка не удержался и прыснул. Чего это они, будто журавли на болоте? Он повернулся к дяде Гоше, намереваясь высказать ему свое суждение.
Но тут неожиданно над валом и за ним оранжевыми кустами высветилось пламя. Назарку обдало горячим воздухом, давануло на уши. Гранаты лопнули с глухим треском. В мгновение необычайной, болезненно воспринимаемой всем существом тишины Назарка услышал крик. Пронзительный, режущий сознание крик, взметнулся, кажется, под самые звезды и, опадая, перешел в сдавленный стон. У Назарки непроизвольно застучали зубы.
— Огонь! — рявкнул Тепляков. — Залпами!
— А-а-аа-ах!
— Огонь!
— А-а-аа-ах!
Гулко и захлебисто ударил автомат Коломейцева.
— Вот сволочи! — выругался подбежавший Фролов и распластался рядом с отделенным.
— Я думал, они в город пробираются, — придя в себя, пояснил Тепляков. — В плен хотел заграбастать.
Налетчики скрылись в лесу и над пустынным полем нависло сторожкое безмолвие.
— Убитые есть? — заранее зная, какой последует ответ, хмуро осведомился взводный.
— Есть.
— Сколько?
— Троих наповал!
Фролов скрежетнул зубами.
— Нам бы вволю гранат... Глаз не сводить! — махнул он рукой в направлении противника. — Близко не подпускать! Эти гады на любую гнусность способны!
...Стружка месяца, сопровождаемая лучистой звездой, задралась к зениту. А на земле было зябко, скучно и сонно. В городе ни огонька, ни звука. Молчали на оборонительных сооружениях красных, безмолвствовала опушка леса, поглотившая последних беляков.
Трудно в такой час не поддаться липкой, засасывающей дремоте. Клонила голову усталость, смежала веки. К ним, представлялось, безболезненно припаяли толстые пластинки свинца. Удержать их на весу, открытыми, было невозможно. Беспокойный день, бессонная ночь...
