Михаил Демиденко - За Великой стеной

— Не собираюсь вступать с вами в юридический спор, — сказал янтарноглазый офицер. — Подумайте. Надеюсь, вас убедит в моей правоте ваш друг.

Он встал, лязгнули запоры. Я остался один. Да, здесь даже лампочка под потолком была на запоре. Пройдоха Ке читал стихи, чтобы воспрянуть духом. А почему бы и мне не воспользоваться его рецептом? На ум пришли «Стихи семи шагов» древнего китайского поэта Цао Чжи.

Как-то его вызвал во дворец император. Прежде чем поэту преподнести шелковый шнур на подушечке, что означало лишь одно — поэт должен удавиться, император задал задачку: сочинить экспромтом стих на заданную тему. Тема — о братьях, но слово «братья» не должно упоминаться. Экспромт выдать через семь шагов.

Чтоб сварить бобы, зажгли ботву.Бобы в котле заплакали:Ведь мы от одного корня,Зачем вы так торопитесь сварить нас?

Император Цао Пэй простил поэта Цао Чжи. Простил? Но поэт ни в чем не был виноват.

Офицер упомянул про друга... Что это за ботва, которая торопится сварить бобы?

Вновь открылась дверь. Вошел другой офицер в форме капитана. Одна рука у него была на перевязи.

Это был действительно мой друг — Боб! Ему чертовски шла военная форма.

Он что-то говорил и говорил. Но я не слушал. Все-таки я умел отключаться, и это было спасением, иначе бы я должен был размозжить ему голову. Боль... Пытки изобрели для того, чтобы через плоть сломать сознание. Мое сознание ломали по «прямому проводу», без «посредника».

— В конце концов, в интересах твоих и твоей невесты... — осмыслил я слова моего «друга».

— Хватит ерунду молоть... — не выдержал я. — Ты хоть Клер не трогай. Пользовался ее гостеприимством...

— Я искренне желаю ей счастья, она замечательная женщина. Помнишь, как она пришла к нам на выручку?

Я от его наглости на самом деле чуть не отключился.

— Кому нам? — сказал я, и это было ошибкой, надо было молчать, не слушать его речей. — Мне! Ты же был с бандитами заодно.

— И они чудом меня не убили! — обиделся Боб. (Он еще и обижался.) — Ты здоров, а руку продырявили мне. И все из-за твоего легкомыслия.

— А потом ты меня предал и меня же арестовал. А Комацу выпустили?

— Нет, он здесь, им интересуются высшие инстанции. Благодаря тебе мы вышли на него.

— Ладно, что тебе нужно?

— Ты возмущен, что я разведчик? Мне пришлось доложить о тебе — ты увез негативы. Тебе совершенно не нужен этот материал.

— Это мое дело.

— Твое... А мое? Сделать все возможное, чтобы материал ушел в песок? Соглашайся молчать, ты получишь гонорар, а то вообще ничего не получишь — у тебя нет оригиналов, остальное — плоды изощренной фантазии. Я все сделаю, чтобы помочь тебе. Ты влез в большую политику. И дело не в наркотиках или контрабандном золоте — это мелочи. Игра идет намного крупнее — на миллиарды. Здесь точка опоры экономики.

— Что же это?

— Нефть!

— Что?!

— Нефть, тебе говорят. Она лежит под водой от Камчатки до Камбоджи.

Возможно, я был похож на лусиневского дурака тем, что хотел громче всех прокричать: «Негодяй!» Что бы изменилось, если бы я сумел вынести сенсационный материал из логова пиратов? Издатель бы нашелся. Есть в моей профессии что-то, что заставляет идти на костер. Я не строю иллюзий о всемогуществе «свободной печати». И все же в мире живут и действуют множество людей, готовых отдать жизни за идеалы. Что движет ими, что заставляет избирать тернистый путь борьбы?

Я уверен, что если свести все подсознательные мотивы поступков, совершаемых человеком, к одному биту, к кирпичикам «да» и «нет», то выкристаллизуются два инстинкта — «самосохранение» и «продление рода». Первый порождает предателей, палачей. Второй же — «продление рода» — материнскую любовь, самопожертвование.

Инстинкт «самосохранения» у меня был явно притуплен... Иначе бы я не сидел в чреве авианосца и не слушал вкрадчивых речей бывшего друга. Что может быть нелепее и горше, чем бывший друг?

— Теперь даже Моцарт и Бах исполняются в ускоренном темпе, — дошли до сознания его слова, — исполнители подсознательно заставили Моцарта звучать быстрее.

— Ты про что? — не понял я.

Капитан Боб замолчал, задумчиво посмотрел на меня: он понял, что я не слушал его «идеологической обработки».

— Лорд Берди[39] из тебя не получится, — сказал он, вздохнул, точно подписал смертный приговор, и вышел.

— Все мы дети материка, только расселяемся по разным островам! — крикнул я вслед, но он не слушал меня, как несколько минут назад я не слушал его.

— Стой! — заорал я.

Он вернулся.

— У тебя есть мать? Ты любил кого-нибудь? Когда-нибудь любил?

Он пожал плечами и закрыл толстую дверь, похожую на дверь стационарного холодильника.

Финал был неожиданным, как и все финалы, — иначе и не могло быть: о нем побеспокоилось слишком много людей. Непоколебимого слова джентльмена не потребовалось, меня буквально выкинули с авианосца: американцам бессмысленно было тратить хотя бы цент — дневник Пройдохи Ке, точнее, выдержки из дневника появились в печати нескольких стран.

Это было полной неожиданностью для янки, тем более для меня.

...Я не верю в спиритизм, магнетизм и прочую ерунду, в нее верят те, кто хочет верить. Но тем не менее происшедшее было чистой воды фантастикой. Сплошная чертовщина. Как дневник Ке уплыл из Макао? Может быть, у Ке был второй экземпляр?

Американцы ссадили меня на Филиппинах, в Большой Маниле, выбросили буквально пинком под зад.

Спасибо Тихону и Михаилу. Их деньги оказались кстати. Я остановился в небольшой, но опрятной гостинице «Сан-Франциско». Когда зажигались неоновые огни на Авенида Рисаль, я возвращался в гостиницу, поднимался по лестнице в номер на третьем этаже и почему-то всегда вспоминал, что в Сан-Франциско есть гостиница с противоположным названием — «Манила». Все вечера я отсиживался в номере.

Филиппинцы существенно отличались от жителей того же Макао или вселенского вертепа Гонконга. Филиппинцы — самый вспыльчивый и обидчивый народ на свете — смесь из гордости баска и горячности сицилийца, и то, что каждый из них имеет при себе джагу[40], говорит о многом.

Приближались президентские выборы[41]. А здесь подобные события сопровождаются кровавыми стычками между «крысами» и «барракудами». Причиной этому служило своевластие местных «лордов» и рабское бесправие прочего населения. Хотя бы такая деталь: здешний «лорд» непременно содержит при себе банду головорезов, которым полоснуть человека по горлу боло[42] что чихнуть.