Джон Карре - Верный садовник
– Он знает, что вам запрещено здесь появляться? – спросил Джастин.
– Это неважно.
– Куда он пошел?
Нет ответа, да он и не нужен. Из глубин гаража поднимается и останавливается рядом с ними новенькая машина «Скорой помощи». Фил, в кожаной кепке, сидит за рулем.
* * *Он отметил, что дом новый и дорогой. Как объяснила Лара, «КВХ» застроила у озера целый квартал, чтобы поселить в нем своих любимых дочерей и сыновей. Она налила ему виски, себе – водки, показала джакузи, продемонстрировала в работе домашний кинотеатр и многофункциональную микроволновую печь, указала место за забором, где парковались Organy, наблюдая за ней, практически семь дней в неделю, с восьми утра до позднего вечера. Они уезжали раньше только в те дни, когда по телевизору показывали важные хоккейные матчи. Она показала ему нелепое ночное небо в спальне, купол с миниатюрными лампочками, имитировавшими звезды, которые ярко вспыхивали или гасли по желанию обитателей огромной круглой кровати, которая стояла под куполом. На какой-то момент создалось ощущение, что они сейчас станут ее обитателями, мужчина и женщина, отвергнутые Системой, что могло быть логичнее? Но тень Тессы промелькнула между ними, момент канул в Лету, пусть ни один из них не сказал ни слова. А вот насчет икон Джастин высказ ался. Их было пять: святые Андрей, Павел, Петр, Иоанн и сама Дева Мария. С нимбами и руками, сложенными в молитве или вскинутыми к небесам, просящими о благословении или напоминающими о Троице.
– Полагаю, их дал вам Марк, – он никак не ожидал, что Лара религиозна. Она помрачнела.
– Это абсолютно научная позиция. Если бог существует, он будет благодарен. Если нет – все это ерунда.
Покраснела, когда он рассмеялся, потом рассмеялась сама.
Спальня для гостей находилась в цокольном этаже. Решетки на выходящем в сад окне напомнили ему дом Глории. Он спал до пяти утра, час писал тетушке Хэма, потом оделся и на цыпочках поднялся наверх, чтобы оставить записку Ларе и, выскользнув из дома, поймать машину до вокзала. Она сидела у панорамного окна, курила, в той же одежде, что и вчера. Пепельница ломилась от окурков.
– Вы сможете добраться до вокзала на автобусе. Остановка в конце улицы. Он отправляется через час.
Она сварила ему кофе, и Джастин выпил его на кухне. Обсуждать вчерашние события никому не хотелось.
– Может, они – чокнутые грабители, – предположил он, но Лара осталась в кругу своих раздумий. Чуть позже он спросил о ее планах.
– Сколько еще вы можете здесь жить?
– Несколько дней, – рассеянно ответила она. – Неделю.
– А что потом?
– Зависит от обстоятельств, – ответила она. Это неважно. С голода она не умрет. Какое-то время они молчали.
– Вам пора, – внезапно она вскинула голову. – Будет лучше, если вы подождете на остановке.
Когда он уходил, она стояла к нему спиной, наклонив голову вперед, словно прислушивалась к какому-то подозрительному звуку.
– Вы будете милосердны к Лорбиру, – объявила она. Он не мог определить, то ли она спрашивала, то ли предсказывала.
Глава 20
– Что позволяет себе этот ваш Куэйл, Тим? – прорычал Куртисс, развернувшись на одном каблуке к входящему в просторный кабинет Донохью. Высокими потолками и колоннами, обшитыми тиком, кабинет походил на часовню. Дверь украшали африканские щиты.
– Он – не наш, Кенни. И никогда не был, – ровным голосом ответил Донохью. – Он – карьерный дипломат. Форин-оффис – ничего больше.
– Какой там дипломат? Не видел более изворотливого сукиного сына. Почему он не пришел ко мне, если у него появились вопросы насчет моего препарата? Моя дверь широко открыта. Я не монстр какой-нибудь, не так ли? Чего он хочет? Денег?
– Нет, Кенни. Я так не думаю. Я не думаю, что его мотив – деньги.
«До чего же неприятный у него голос, – думал Донохью, ожидая, пока ему скажут, зачем вызвали. – Наверное, буду помнить до последнего дня. Стращающий и жалующийся. Лживый и жалеющий себя. Но стращающий прежде всего».
– Что им движет, Тим? Ты его знаешь. Я – нет.
– Его жена, Кенни. С ней произошел несчастный случай. Помнишь?
Куртисс вновь повернулся к огромному окну, вскинул руки, словно обращаясь к африканским сумеркам с требованием заставить Куэйла внять голосу разума. За пуленепробиваемым стеклом ушедшая в тень лужайка сбегала к озеру. На холмах поблескивали огни. В небе начали загораться первые звезды.
– С его женой случилось несчастье, – покивал Куртисс. – Ее черный ухажер расправился с ней, не так ли? Своим поведением она просто напрашивалась на это. Мы говорим о Туркане, а не о Суррее. Но я сожалею, само собой. Очень, очень сожалею.
«Но, возможно, не так сожалеешь, как следовало бы», – подумал Донохью.
Он ненавидел все дома Куртисса, от Монако до Мексики. Ненавидел запах йода, тупые лица слуг. Вибрирующие деревянные полы. Ненавидел зеркальные бары, цветы без запаха, которые смотрели на тебя, как скучающие шлюхи, которыми окружал себя Куртисс. Мысленно Донохью объединял их вместе с «Роллс-Ройсами», «Гольфстримом» и яхтой – в безвкусный жестяной дворец, подмявший под себя территорию полудюжины стран. Но больше всего он ненавидел эту ферму-крепость на берегу озера Найваша, с заборами из колючей проволоки, охранниками, диванными подушками, обтянутыми шкурами зебр, полами из красного кафеля, коврами из шкур леопарда, диванами, застеленными шкурами антилоп, барами с розовой подсветкой, спутниковым телевизором и спутниковым телефоном, датчиками, фиксирующими малейшее движение и кнопками тревоги, рациями… потому что в этот дом, в эту комнату, на этот антилоповый диван последние пять лет он мчался по первому зову Куртисса, чтобы получать те жалкие крохи информации, которые великий сэр Кенни К. сог лашался швырнуть в алчущие челюсти британской разведки. Сюда же его вызвали и этим вечером, по причине ему еще неведомой, аккурат в тот момент, когда он открывал бутылку южноафриканского белого вина, прежде чем сесть за стол и поужинать озерной форелью со своей любимой женой Мод.
«Вот как мы это видим, Тим, старина, уже не знаю, хорошо это или плохо, – читал Донохью на дисплее компьютера текст электронного письма своего регионального директора из Лондона, которое следовало сразу же стереть. – Внешне ты должен поддерживать дружеский контакт, чтобы полностью соответствовать образу, созданному тобой за последние пять лет. Гольф, выпивка, ленч и т.п., действуй по обстановке, которую ты знаешь лучше меня. Старайся вести себя естественно и принимай деловой вид, поскольку альтернативы: разрыв отношений, последующая яростная реакция субъекта и т.п., учитывая нынешний кризис, весьма чреваты. Лично для тебя сообщаю, что на обоих берегах реки разверзся ад и ситуация день ото дня только ухудшается.
Роджер».
– Почему ты приехал на машине? – воинственно спросил Куртисс, продолжая оглядывать свои африканские акры. – Если бы ты попросил, мы бы прислали за тобой «Бичкрафт». У Дуга Крика всегда наготове пилот. Ты хотел поставить меня в неловкое положение или что?
– Вы же меня знаете, шеф, – иногда, в знак пассивного протеста, Донохью называл его шефом, хотя этот титул на веки вечные закрепился за главой его службы, – Я люблю ездить на автомобиле. Открыть окно, подставить лицо тугой струе воздуха. Для меня лучшего не найти.
– Ездить по этим гребаным дорогам? Ты рехнулся. Я говорил об этом Главному. Только вчера. Вру. В воскресенье. «Знаете, что первым делом видит гребаный турист, когда прибывает в Кениату и садится в автобус, который должен доставить его на сафари? – спросил я его. – Не гребаных львов или жирафов. Ваши дороги, мистер президент. Ваши ухабистые, паршивые дороги». Но Главный видит только то, что хочет, в этом его беда. Плюс – предпочитает передвигаться по воздуху. «И с поездами то же самое, – сказал я ему. – Используйте ваших гребаных заключенных, у вас их предостаточно. Пусть они поправят, где надо, железнодорожное полотно, и дадут поездам шанс». – «Поговори с Джомо», – отвечает он мне. «С каким еще Джомо? – спрашиваю я. «Джомо – мой новый министр транспорта». – «И когда он стал министром?» – спрашиваю я. «Сегодня», – отвечает Главный. Да пошел он на хрен.
– Действительно, пусть идет,-соглашается Донохью и улыбается той улыбкой, которая припасена у него на случай, когда улыбаться совершенно нечему, склонив чуть набок длинную голову, поблескивая желтоватыми белками глаз, поглаживая кончики усов.
Большой кабинет неожиданно заполняет тишина. Африканские слуги вернулись в свои деревни. Израильские телохранители, те, что не патрулируют территорию, сидят в сторожке у ворот, смотрят фильм по кун-фу. Дожидаясь, пока ему разрешат проехать, Донохью увидел пару удушений. Личным секретарям и слуге-сомалийцу приказали уйти в коттеджи для слуг, расположенные на другом конце фермы. Впервые на его памяти в доме Куртисса не звонил ни один телефон. Месяц тому назад Донохью пришлось бы прилагать немало усилий, чтобы перекинуться с Куртиссом хоть словом, угрожать уйти, если тот не уделит ему несколько минут для приватного разговора. В этот вечер он не стал бы возражать, если бы зазвонил внутренний телефон или зачирикал спутниковый, установленный на отдельной подставке рядом с широченным письменным столом.
