Александр Кикнадзе - Кто там стучится в дверь?
Ему хотелось прошептать, попросить, приказать: «Карин, умница моя, повесь трубку! Повесь немедленно!»
Все существо его говорило: «Она должна повесить, это ее долг, а если она вдруг потеряла контроль над собой, если растерялась, я обязан подсказать ей единственный ход. Тогда никто никогда не догадается, с каким номером связан ее телефон. Только три слова, она автоматически выполнит приказ... Провал одного еще не значит провал группы».
Как разведчик он был обязан дать ей приказ. Отсечь, отбросить сомнения, забыть все, что связывало его с этой единственно дорогой для него женщиной... Но для этого ему надо было, пусть не надолго, пусть на несколько секунд стать другим человеком — не Рустамбековым.
«Я прощаюсь с ней. И больше ее не увижу. И не хочу, чтобы в ее ушах до последнего часа звучали эти мои слова. Произнося их, я как бы спасаю себя. Нет, она знает меня и никогда так не подумает. Но я так подумаю. Я могу погибнуть нелепо. Все зависит от одного ее жеста. От того, успеет ли она повесить трубку, пока ее не схватят. Повешу я или нет — роли не играет. Меня найдут через станцию. Пара пустяков».
— Карин, друг мой. Я желаю тебе одного...
Карин перебила:
— Они здесь, они идут ко мне! Прощай!
Маленький франт неторопливо подошел к будке, резко открыл дверку и, обхватив костистыми пальцами запястье руки Карин, пролаял:
— Не вешать трубку!
Опомнившись, Карин попыталась нажать на рычаг телефона свободной рукой. Было поздно: ее оттеснили от аппарата. Второй втиснувшийся в будку мужчина отвернул лацкан пиджака:
— Полиция, прошу не двигаться. — Отработанным жестом провел руками по платью, ища оружие, приказал: — Не поднимать шума и не обращать на себя внимания. Хельмут, ты можешь позвонить из кабинета провизора.
Через несколько минут телефонная станция дала справку: аппарат, находящийся в аптеке, соединен с номером ювелирного магазина.
В этот момент Рустамбеков принимал даму, выбиравшую колье.
«Они могут заинтересоваться перепиской, которую вел отдел «Письма с фронта». Значит, одна из ниточек протянется к Песковскому».
— Прошу извинить меня, мадам, но у меня начинается приступ почек. Эти проклятые камни... Я должен сделать укол. Вам поможет мой сотрудник.
Рустамбеков нажал на кнопку и сказал несколько слов вошедшему помощнику.
— Еще раз прошу извинить, мадам.
Через час Рустамбеков позвонил из автомата на квартиру к Карин Пальм.
Этого звонка ждали четверо.
Жилистый господин с впалой грудью, впалыми щеками и тусклыми глазами предупредил:
— Если зазвонит телефон, передадите, что у вас все в порядке, что вас приняли за другую и выпустили, пригласите в гости, скажите, что вам необходимо встретиться.
Пальм взяла трубку. К ней подсела сотрудница гестапо, вызванная для обыска. Впилась глазами в Карин, будто гипнотизируя, предупреждая, что́ повлечет за собой одно лишнее слово.
— У меня все в порядке. Да, да, просто немного устала, расстроились нервы. Сижу пью чай. Выло бы очень мило, если бы вы... — ей позволили продолжать беседу, — если бы вы скрылись, потому что я арестована и у меня обыск. Прощайте, друг.
*Рустамбеков последний раз вышел в эфир. Он передал очередную сводку данных, полученных от разных своих корреспондентов. Извещал о провале Карин Пальм. Предупреждал об опасности, нависшей над разведчиком, имевшим код Песковского.
Еще во время сеанса услышал тяжелое урчание грузовиков и лай овчарок. Вынул браунинг. Растер в порошок пепел на тарелочке.
«Кажется, за мной прибыли...» — это были последние слова полковника Рустамбекова, переданные в эфир.
У Юргена Ашенбаха большие мясистые уши, прилипшие к голове надежно, без зазора. Достаточно было полковнику Нольте посмотреть на эти уши, как он тотчас вспоминал отца Юргена, своего товарища Александра. Был старый товарищ полковника Нольте где-то недалеко, Юрген дважды ездил к нему.
У сына то же свойство, что и у отца, — когда волнуется, лицо становится бледным и непроницаемым, а уши наливаются не красным — фиолетовым цветом, да крохотные бисеринки пота выступают на лбу.
Вот и сейчас Нольте готов был бы пойти на пари: что-то такое случилось с обер-лейтенантом, расспрашивать не пристало, но ясно — что-то случилось. Почему он изменил свои планы на вечер и просит отпустить его в ресторан? «Ищи женщину»? Вряд ли. Женщины не занимали этого честного служаку. Интересно было бы посмотреть, кто его там ждет.
Юрген Ашенбах шел быстрым шагом к центру города, где в бывшей общепитовской столовой разместился ресторан «Боян» для господ офицеров и их дам, «русская еда на все вкусы».
Обер-лейтенант был погружен в невеселые мысли.
«Откуда могла появиться коллекционерша? Мистификация? Просто они не выпускали меня из поля зрения и ждали, когда смогу им пригодиться. Танненбаум, Танненбаум, русский шпион, что он потребует от меня? Что предложит? Как опешил Рипа, когда услышал его фамилию. Вот оно что, сын чекиста в немецком штабе. В его руках моя карьера. Но в моих — его жизнь. Чья ставка выше? Сколько лет прошло с тех пор... какой срок давности может иметь то, что я тогда совершил? Не проще ли мне было взять сегодня с собой... Нет, я никого не должен посвящать до поры до времени. Не торопиться, не спешить. Все как следует взвесить».
Танненбаум поднялся навстречу, улыбнулся приветливо, пожал руку — так гурман, ни разу в жизни не выпивший рюмки в одиночку, встречает закадычного приятеля.
Официант, услышав, как Танненбаум щелкнул пальцами, скрылся за портьерой. Через несколько минут на столе появились запотевшая бутылка водки, селедка, вареная картошка, огурцы и прочая снедь, два калача, которые самолично выпекал бывший филипповский служка, ставший совладельцем «Бояна».
Танненбаум разлил по рюмкам водку, посмотрел в глаза Ашенбаху и, как показалось тому, улыбнулся:
— Ваше здоровье и благополучие, господин обер-лейтенант... — Сделал паузу, задумался и закончил фразу: — ...это мое здоровье и благополучие. И, я думаю, не ошибаюсь, — наоборот. Ваше здоровье.
Ашенбах слегка приподнял рюмку, не произнеся ни слова, пригубил.
Он выпил и не выпил. Не сказал «да» и не сказал «нет». Он вообще не сделал ничего для того, чтобы продолжить разговор или прервать его.
— Слушайте меня, господин Ашенбах, внимательно. Мой коллега попросил передать вам эту фотографию... Ей не так уж много лет, и вы без труда узнаете себя. Она сделана... надеюсь, вы помните, при каких обстоятельствах.
Ашенбах скривил в презрительной усмешке рот:
— Вы слишком возбуждены, герр... Не знаю, как вас. Насколько я понимаю, вам не приходилось ранее испытывать свои возможности в подобных диалогах.
