Пионеры всегда помнят свои обычаи и законы - Елизавета Голякова
С хохотом над рухнувшими товарищами на мгновение возникла худая фигура – не иначе как Тарасов, кто ж еще. Волосы прилипли ко лбу и смешно подчеркнули скулы, все правое плечо было в водорослях и песке, а прямо над ним стояло, выжигая все злое и темное, беспечное слепящее солнце.
Триумф Сашки длился секунду. Мгновением позже его утащили под воду, навалившись разом и оглушая всех разумных существ в радиусе пары километров визгом и криками, но он остался в памяти вожатой таким: с неправильным нимбом золотого солнца, широченной ухмылкой и худыми плечами среди брызг и волн.
– Я победил! Морской царь! – заорал он, жадно вдохнув, едва ему дали поднять голову над водой.
Подводная подсечка от Рената словно срезала его, и пшеничная макушка снова скрылась в мешанине из песка, рук, ног и, немного – моря.
А потом они вышли на берег и завернулись в полотенца с дурацкими рисунками, со следами от прилипшего песка по форме их тел. Впрочем, никто не смотрел ни на рисунки на полотенцах, ни на то, сколько и куда налипает песка.
Оксане наконец дали дорассказать про ее любимых хоббитов. Слушала сначала только горстка «просвещенных». Это потом, через несколько дней и остальные начнут подтягиваться, подсаживаясь к кружку – услышав про героев и королей, про путников и оборону крепостей, делали вид, что им почти все равно, но приходили каждый раз и садились поодаль, чтобы не упустить ни одной истории и ни единого слова.
Окс видела их глаза. Кажется, Света, уставшая от отцовского строгого «будешь врачом, будешь спасать людей, когда начнется война с буржуями», задерживала дыхание, когда слышала про круглые хоббичьи норы и тихие вторые завтраки в мирной стране, веками не знавшей войны. Ренат вспомнил лошадь, оставшуюся в деревне у бабушки где-то далеко за Уралом. Тарасов уже примеривал меч к своей руке, кое-кто – лук или копье. Были девочки, которые фыркали, когда в рассказе появлялись эльфы, а потом у них краснели самые кончики ушей. По-разному было.
Но каждый, кто слушал эти истории, закрывал глаза вечером и видел другую вселенную. И ни в одной – хотя у каждого вселенная была своя – ни в одной вселенной не было красных галстуков, пионерской гордости и коммунистического привета.
Так забылся брезжащий на горизонте комсомол и партийная работа. Но в обед Марина кашлянула и сдержано поделилась, что решила продолжить учить иностранный. Мальчики покивали, почесали репу, и уже к полднику, как раз после обсуждения концерта, стали называть себя членами исторического кружка.
И было открытие смены в амфитеатре, где мурашки бежали по коже от звука труб и общего хора, и снова от красных галстуков спину получалось держать ровнее. Были торжественные речи и гимны, были выступления, хорошие и плохие и были жидкие аплодисменты и бурные овации, переходящие в крик. Задышала новая смена в «Чайке», которая не «Артек» и не «Орленок», конечно, но от этого только шире раскрывала душу для отдыхающих.
– Эй, Юр, Юр, – мальчишку кто-то легонько пихнул в плечо, перегнувшись с задних рядом. На сцене шло представление, самый разгар концерта – как раз когда ты уже успел заскучать, но еще не набрался наглости встать и пробраться к выходу. Юра обернулся.
– Чего?
– Мы хотим сегодня ночью пойти исследовать территорию. Не спрашиваю, с нами ли ты, – Марина поджала губы, то ли подчеркнув, что ее тоже не спрашивали, то ли по привычке, – просто держу в курсе, что встречаемся за корпусом где-то в половине одиннадцатого.
Юра приподнял бровь.
– Хочешь сказать, что вожатая у нас – дура?
– Тшшш! Хочу сказать, что если не пойти с Тарасовым, то к утру можно найти на месте лагеря руины. А если еще и Окс выпустить, то будут не руины, а воронки от обстрела.
Словно услышав ее, с верхнего ряда Саша нарочно мило и по-пионерски помахал другу. Оксана уткнулась лицом в ладони и захихикала, Ренат ткнул ее под ребра.
– Партия – наш рулевой, – хмыкнул Юра. – Половина одиннадцатого так половина одиннадцатого. И никаких «где-то».
Марина кивнула, словно записала домашку и включила ее в свои планы на вечер.
Им было по тринадцать-четырнадцать. А двадцатилетняя вожатая, конечно, не была ни великим стратегом, ни гениальным дипломатом. Зато ей нравился вожатый четвертого отряда «Звонких», песни под гитару и мешок сушек вперемешку с челночками, который пускали по кругу. Она провела свечку, уложила всех своих подопечных спать и проверила комнаты еще по одному разу – все, даже бешеные, вели себя прилежно. Предыдущий отряд был у вожатой совсем малышней, если затевали что-то, это было слышно за полчаса и за пятьдесят метров.
Все это вместе стало деталями ее большой ошибки. И большой удачи, если смотреть с другой стороны баррикад.
Они возникали из темноты один за другим, подобно серым густым теням. Тарасов был на месте первым – стоял, как непоколебимый страж, и молча рассматривал черное небо, смотрел туда, где едва угадывался горизонт – по оборвавшемуся ковру звезд. Ренат тоже недавно вылез из кустов, ругаясь злым шепотом, долго отдирал от себя какой-то мусор и отчаянно скреб ногу, то ли укушенную, то ли ободранную.
– Расчешешь – только хуже сделаешь! – Саша не выдержал и шикнул на него, тот пожал плечами и выпрямился. А сам предложил чесаться уже ребром подошвы кроссовки.
Марина вышла из-за корпуса, высокая и очень прямая, все в той же легкой кофточке и в красном галстуке, таком партизанском и чужом ночью. Кажется, ей было ни на грамм не страшно. А если бы и было, Марина ни за что не дала бы остальным это понять.
Перила балкона перемахнул Юрка, приземлился смазано, некрасиво – но беззвучно расхохотался, и остальные тоже сложились пополам от сдерживаемого смеха.
– Че ржете? – и новый взрыв хохота, старательно проглоченного и загнанного обратно в горло, чтобы не разбудить весь лагерь.
С балкона этажом выше хихикнули – Окс помахала друзьям рукой и скрылась за занавеской. Скоро она придет, если не попадется вожатой – а она-то не попадется.
И вот все в сборе.
Так же, как появились, бесшумно и по цепочке, тени пионеров нырнули в черноту живой изгороди и растворились в самом сердце лагеря. От них остался только шепот шагов, шелестящее хихиканье и звук, который издает
