Замещение. Повесть - Федор Федорович Метлицкий
Это, наверно, гены. Его тянуло на крестьянские работы. Томительная, но чем-то приятная ходьба по полю, косьба с облегчающими рывками древка косы, звуки заточки, не задевая ладонью самогó острого лезвия…
И вдруг сразу ощутил картину на стене живой: домовитого крестьянина, аккуратно и артистично уложившего копна, любящего семью и богобоязненного, и множество мелких внутренних состояний, – увидел живую историю!
И другие картины на стене – ожили! Вот заполнившая все пространство мощно скрученная синяя глыба дерева, космически непредсказуемая, подавившая сзади робкие прямые линии изгороди, – прорыв к новым возможностям изображения природы в мироздании.
Когда застывает взгляд – останавливается, застывает жизнь.
После занятий Агент возвращался в офис и, разгоряченный, доказывал:
– Победить можно лишь тогда, когда появится свободная личность, отбросившая догмы языка и изобретающая свой язык. Нужно начать с объяснения сути языка.
Его соратники-спорщики ехидно замечали:
– Это о своей любимой личности, а не о стране?
– Чем больше свободы, тем меньше любви. Ты хочешь, чтобы мы отвязались от жизни и ушли в пустоту.
– Наоборот, хочу снять преграду между культурой и жизнью.
Надменный студент с копной черных волос презрительно сказал:
– Это самый долгий путь. Гораздо быстрее – срыть всю старую систему и поставить нормальных управленцев и учителей – и мозги населения начнут недоумевать, как это они так думали раньше. И воспитание нормализуется.
От него отмахнулись.
– Знать бы, как срыть.
Правда, Агент тоже не мог решить этой проблемы. Как перейти от поиска истины к действию? Оказалось, в этом был камень преткновения и для соратников. Это вызвало яростные непримиримые споры.
Он говорил:
– Когда переходишь к действию, необходимо некое единство, сформулированность. Действие есть превращение потенциального множества в реальное единство, писал, в эпоху до «обнуления», философ Юрий Лотман. Множественность – для мысли, остается позади.
На него насмешливо накинулся Дон Кихот с вздыбленным венчиком редких волос:
– Хорошо формулируешь! Как можно прийти к реальному единству, когда мы тут, в своем кругу, не можем договориться?
Толстый филолог, горюющий по исчезнувшей любимой радиопередаче, неуверенно сказал:
– Когда одно единство побеждает другое, возникает искушение победить чужую точку зрения и убить ее носителя.
– Долой двурушников! – вскипел надменный студент. – Только борьба с открытым забралом.
Его, наконец, услышали.
– Сломать систему силой? – ехидно спросил Дон Кихот.
– Да, силой!
– И как вы собираетесь бороться голыми руками?
– Надо ринуться в борьбу, и союзники найдутся. Величие жертвы вдохновит всех.
– Далеко пойдешь! – потрепал студента по затылку Дон Кихот. – По этапу.
Толстый филолог миролюбиво сказал:
– Мудрые люди ищут, как решить проблему без крови.
Дон Кихот злорадно оглядел всех:
– Хотите заменить власть? Это упрощение. Все гораздо глубже. Проблема тянется с прошлых веков. Нарыв должен созреть, и когда лопнет, уйдет вся гниль. Наступит совершенно другая эпоха.
– А когда она наступит? – спросил филолог.
– Где-то я слышал легенду, – увлеченно развязался Дон Кихот. – О том, как племя рыло яму для пещеры рядом с громадным камнем, долго-долго. И камень, в конце концов, свалился в эту яму. Люди, по своим замыслам, роют, а камень независимо от них сваливается, и начинается новая ситуация, не зависимая от людей. Так что, будем ждать.
Здесь оказался затык, не разрешимый человеческой волей, как показывает вся история.
____
Близнецов сомневался. В нем когда-то была вера в чудесное будущее, основанная на детском изумлении ослепительным, полным изначальных смыслов океаном, увиденным, когда взобрался на утес во время школьной экскурсии. С детских лет он всегда жил в этом романтическом тумане, и его оптимизма не могли поколебать никакие потрясения.
Но когда он поработал много лет в нищей общественной организации, где нужно стоять в вечной стойке сопротивления перед невидимой угрозой, его вера в романтический океан, в устойчивый ход истории человечества пошатнулась. Не ложна ли она, и ее надо разрушить, как иллюзию?
Он не принимал жертвенного желания установить силой «мир во всем мире», что «за бугром» выворачивали как желание завоевать весь мир. Соратники тоже замыкались, резко отринув возбуждающую агрессию, уезжали в эмиграцию, и становились недоброжелателями даже к оставшимся своим.
– Мы живем, как в библейских катакомбах, при едва колеблющейся свече старой гуманистической культуры, – говорил он новому соратнику.
Агент тоже не принимал открытую безнадежную борьбу, когда результатом будет битье дубинками, арест и многолетняя тюрьма, но не мог открыто высказывать несогласие.
Да и как выражать свою правду? У них тут своя правда. Самое трудное – сохранять объективность. Даже со своей женой он не мог быть объективным, и трусливо молчал.
____
Агент все больше удивлялся, насколько разошелся его мир со здешним.
Как доказывал его новый приятель политолог Кизяков, когда они прогуливались в парке, зря на нас ополчился весь западный мир, считая агрессией жизненно необходимое стремление отстаивать свои национальные интересы и ресурсы в мире. Из-за этого страна съежилась, обнажив стальную жилу сопротивления и отбросив все второстепенное.
Агент поежился.
– А как же с теми, кому вы желаете поражения?
– Отнюдь! Я не желаю зла другим. Но как бы не думал об этом, не могу переубедить себя – тайно, нутром желаю моей стране победы, как бы ни ругал власть на людях. Во мне это впитано нашей суверенной историей, сидит в генах – желание добра моему народу. Как у Пушкина:
О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.
Политолог был спокоен.
– Надо позволить упасть тому, что должно упасть. И когда все схлынет, останется то, что насущно необходимо, без излишеств.
Агент где-то в глубинах подсознания поддерживал эту страну, так похожую на его родину. Если любишь родину там, то любишь что-то в ней и здесь.
Они разошлись и в понимании литературы. Надо признать, говорил политолог, что классические гуманистические авторы, когда-то владевшие сознанием граждан, перестают считаться серьезными, они влияли в те времена, когда жили иллюзорными смыслами. Не вобрали в себя сегодняшний опыт населения, отрезанного от мира и недоумевающего, как жить.
Он с грустью признавался, что сейчас не стало в культуре прошлых авторитетов. Одни считают Пушкина государственником, воспевающим хвалу самодержавию, другие – по-прежнему «нашим всем». И вообще поэзия перестала входить в сознание граждан, занятых суровым добыванием пищи и тряпок, чтобы прикрыть себя не теряя достоинства. Известные авторы-диссиденты,
