Николай Коротеев - Искатель. 1967. Выпуск №3
— Пронесло… А я уж думал, в машину тебя — и в тыл.
Спустился в землянку и Королев.
— А вот и еще начальство пожаловало, — обернулся Глыба. — Сразу — в старшины. Федор, теперь Королев командует, до прихода нового комвзвода. Ты слушайся.
Федор молча лег: голова все-таки кружилась.
— Чего ты, Тихон, взъелся?
— Отправил бы генерал Федора в тыл… Вот и все.
— Не отправил бы, — ласково проговорил Королев. — Он сам в семнадцать ротой у Азина командовал. Я знаю.
Федор слушал с закрытыми глазами.
Воспоминания — боль. Не тревожить их — вроде ничего, а тронешь — хлынут потоком, как из прорванной плотины.
Никогда не мог вспомнить Федор отца таким, как на фотографии в семейном альбоме: усатый молодец оперся об эфес сабли, а по обеим сторонам от него сидят боевые товарищи в таких же заломленных папахах, в шинелях и кожаных куртках, кто в крагах, кто в сапогах, кто в обмотках. Отец в сапогах. Он командир. И руки его положены на эфес совсем не обыкновенной сабли — это золотое оружие: на ножнах — на снимке не разглядишь — два золотых перекрещенных клинка, а сами ножны и эфес отделаны червленым серебром.
Отец рассказывал, что эта сабля принадлежала какому-то колчаковскому офицеру, которого он зарубил в схватке. И по решению всего партизанского отряда отца наградили золотым оружием за личные заслуги.
Сабля висела над кроватью отца.
Стоило Федору прикрыть глаза, и он видел золотую саблю и всю избу с тремя оконцами, огромной печью и будто обонял чуть сладковатый запах угара, которым пропитывается изба за зиму. Но лица отца… таким, каким оно было до той страшной ночи, он припомнить не мог. Именно та ночь стала его первым и осознанным воспоминанием детства.
Тогда он проснулся потому, что кто-то сильно, безостановочно бил в оконную раму и кричал:
— Тимофей! Тимофей!
Белая фигура отца метнулась по избе, мать белым пятном шарахалась от стола к печке и обратно.
— Куда ты их задевал? Где спички?
Отец ударом распахнул створки окна:
— Что?
— Горит! Горит!
— Да говори толком! — зло крикнул отец.
— Эта железяка твоя! Скорее, Тимофей!
Однако отец упрямо стоял и спрашивал:
— Толком говори!
Голова ночного сторожа Михайлы замоталась за окном в какой-то невыразимой муке:
— Железяка, которая вместо лошади!
Отец сорвался с места.
— Что в сарай поставили, — продолжал мотаться за окном сторож. — Ты еще ее керосином кормил! Ну, как ее звать?!
Одевшись на ходу, отец ударом ноги распахнул дверь, выскочил во двор. Послышался топот его сапог, голос старика Михайлы. Мать все еще металась по избе в поисках спичек, потом тоже убежала.
В открытое окно с улицы доносились взволнованные голоса.
Федор вырвался из кровати.
Как он мог оставаться дома, когда произошло такое! Горел трактор, о котором всю зиму только и говорили на селе. Сколько вечеров собирались сельчане в их доме, до одурения чадили злым самосадом, судили и рядили, подсчитывая, что может лошадь и что может трактор.
Никак не мог Федор найти сапоги. Грязь не подсохла на дворе, хоть весна, и со дня на день пора было начинать пахоту. Федор заплакал с досады, хотел босиком сигануть через окно, да вспомнил, что в сенях сапоги оставил — грязные. Накинул шубенку и как был без шапки — за всеми.
Все село всполошилось — бегут к горящему сараю. Отблески огня прыгают в окнах домов, тревожные отсветы бродят по стенам. Ночь темная, безлунная, огонь ярче яркого. Федор искал отца и мать.
Неожиданно толпа смолкла, замерла. Федор без труда протиснулся меж взрослыми, влез в первый ряд.
— Тимофей! — это был голос матери. Федор увидел ее. Она стояла близко к огню и смотрела куда-то вверх. И Федор посмотрел туда же. Ворота сарая, в котором находился трактор, охватило пламя. Соломенная крыша тоже была в огне, лишь один подветренный угол постройки еще не горел. И по этому углу, цепляясь за венцы, лез к крыше его отец.
— Тимофей! — снова крикнула мать. — Остановите его!
Позади в толпе слышались голоса:
— Попробуй останови…
— Чего же ворота не открыли?
— Они-то и загорелись.
— Пашка поджег!
— Кому ж еще надо!
— Мироеды!
— Облили керосином и подожгли. Попробуй сунься. Постаралось кулачье!
Клубы дыма заволокли фигуру отца.
— Тимофей! — мать бросилась к углу сарая. Федор упал, вскочил, побежал за ней. Он не плакал.
Он твердо помнит, что не плакал. Попробовал заплакать, но слезы мешали видеть. Он вытер их.
Вдруг в сарае послышалось тарахтенье.
Толпа онемела.
В тишине трещал пожар, и из этого полымя доносился рокот мотора. Потом мотор взревел. С хрустом разлетелись пылающие ворота сарая. И из пламени выполз горящий трактор, за рулем — отец Федора.
Толпа ликовала. Бросились тушить трактор и тракториста…
Вот после той ночи лицо у отца перетянули ожоговые шрамы. Страшное стало у него лицо.
Вспоминая об этой ночи, — а Федор не любил вспоминать о ней, — он не мог припомнить каких-либо своих чувств. Словно он там не присутствовал. Он помнил, как били самосудом Пашку, который действительно поджег сарай с трактором. И забили бы насмерть, если бы не отец…
В землянке появился вестовой из штаба, и Королев ушел вместе с ним.
— Значит, идем? — спросил его вдогонку Федор.
Кузьма не ответил. Пристроив форсисто пилотку, он вышел.
Федору захотелось поворчать, мол, командирит, так и нос задрал, но он промолчал, потому что младшему лейтенанту он не рискнул бы задать вопрос, а субординация есть субординация.
Может, Королев за пополнением пошел.
«Кузьме определенно всучат кого-нибудь», — подумал Федор. Он опять забрался в угол на нары, отвернулся к стене и почему-то вдруг насупился. Сердился он на всех.
Вскоре вернулся Королев. С ним пришел кто-то.
— Знакомьтесь, — сказал старшина. — Иван Булатов.
Пользуясь тем, что у него повязки на голове и руках, Федор не поднялся.
«Этот Булатов сегодня на дело пойдет, а я буду на нарах валяться», — зло подумал Федор и еще крепче зажмурил глаза. Он слышал, как разведчики знакомились с новым Иваном, как на груди у того позвякивали медали, когда он тряс руку.
«Ишь, хвастается», — злил сам себя Федор.
Вот они уже рядом.
— Иван, — говорит «тройной».
— Иван, — отвечает Булатов.
— Придется тебя, сынок, по фамилии отличать.
— Федор спит? — спросил Королев.
— Уснул.
— Это Федор, который троих приволок? — опросил Булатов.
«Паршиво, что сразу не встал», — подумал про себя Федор.
