Альманах «Подвиг» - Ночные окна. Похищение из сарая
— А это кто?
— Сам знаешь.
— Он слеп? —
— Нет, он ведет за собой слепых, потому и сам вынужден притворяться незрячим. Впрочем… все ты прекрасно понимаешь. Зачем спрашиваешь? Дурак, что ли?
— Но я вовсе не поводырь, Настя. Ты ошибаешься.
— А голос у тебя звучит вкрадчиво. Как у кота.
— Коты не разговаривают, они мяучат. Помнишь детскую песенку: «Чучело-мяучело на трубе сидело…»
— «…Чучело-мяучело песенку все пело…» — тотчас подхватила она. — А дальше забыла.
— Дальше там такие слова: «Про мышей и кильку, про людей-зевак, про кувшин сметаны и хромых собак».
Напрасно я это сказал.
— Про собак? — нахмурила она лоб.
Это было ключевым словом в потоке ее мыслей, таившимся в подсознании. Она рассказывала мне, как на ее глазах в детстве зверски убили ее любимого спаниеля. Тот нервный стресс проявился вновь много лет спустя. Я всегда утверждал, что корни всех психических заболеваний нужно искать в самом раннем возрасте. Все формируется в детстве — и скелет, и внутренние органы, и половые влечения, и основы разума. А «собачья тема» встречалась в ее жизни еще не раз. Я знал это. Не мог не знать — и… такая оплошность. Видя ее изменившееся лицо, я нащупал в кармане электрошокер.
И тут Анастасия, издав дикий кошачий визг, взметнулась с дивана и всеми десятью когтями попыталась вцепиться в мое лицо. Электрический разряд отбросил ее обратно. Мне пришлось прижать бьющееся тело к постели, вынуть приготовленный шприц и сделать укол. Я подождал несколько минут, прежде чем она задышала спокойно и ровно. Теперь проспит до утра. Повернулся и посмотрел на себя в зеркало. Щека и лоб оказались все-таки расцарапаны. Вытерев платком кровь, я подумал: «Забавно было бы, если кто-нибудь в эти минуты изучал меня самого сквозь фальшивое окно. Но может быть, так оно и происходит в действительности? Просто все мы слишком самоуверенны, оставаясь наедине с собой».
Ночной обход я продолжил после того, как сходил в амбулаторную и продезинфицировал царапины, наклеив тонкие кусочки пластыря. Параджиева не спала, она внимательно наблюдала за моими манипуляциями. Знал я ее давно, уж лет пятнадцать, еще по прежней моей работе в психоневрологическом диспансере, и всегда поражался невозмутимости ее лица. Никаких эмоций, хотя повидала она всякое. Талейран как-то сказал, что слова существуют только для того, чтобы скрывать мысли. Что ж, Параджиева, в этом смысле, была идеальным непроницаемым существом, чьи подспудные мысли оставались полной загадкой даже для меня. Но существовал некий «рыболовный крючок», который цепко держал ее возле меня за уродливо выпяченную нижнюю губу. Полагаю, она могла бы выполнить любое мое указание.
Из персонала в клинике на ночь оставались лишь Параджиева и охранник в небольшом флигеле возле ворот. Левонидзе, как правило, уезжал в Москву, Жанна и Жан тоже, хотя у всех были здесь комнаты. Работали у меня еще несколько врачей-специалистов, но те приходили всего пару раз в неделю для диагностических обследований (медицинскую аппаратуру я привез из Германии). Были, разумеется, приходящая уборщица, повар, официантка и еще кое-какой люд из соседнего поселка. А вот оранжереей я занимался всегда сам, поскольку только там находил редкий покой и отдохновение для души. Большой штат сотрудников был мне совершенно ни к чему, потому что и «гостей» на стационарном режиме в Загородном Доме находилось не так уж и много — в разное время их количество колебалось от пяти до пятнадцати. И пребывали они от одного дня до месяца. Исключая «загостившегося» Бижуцкого, его срок затянулся до полгода. А вот, кстати, и он. Бижуцкий шел мне навстречу по коридору…
— Не спится, пойду, что ли, шары в бильярдной погоняю, — сообщил Бижуцкий. — Не составите компанию, Александр Анатольевич?
— Попозже, — ответил я.
Бильярдная, спортзал, бассейн, солярий находятся на нижнем этаже. На первом — процедурные кабинеты, столовая, кухня, библиотека, кинозальчик. Вторые и третьи этажи — жилые; комнаты обустроены в гостиничном стиле, в каждом помещении отдельная ванная и туалет, балкон, телевизор со спутниковой антенной, телефон с выходом в город. Но у большинства «гостей» свои личные мобильные. На крыше застекленная оранжерея. Я никого не ограничиваю в свободе действий — спите, гуляйте в парке, гоняйте тары. Но видеокамеры фиксируют почти каждое действие, да и пребывание в Загородном Доме стоит недешево. Но это, в основном, богатые люди, хотя иногда, в особых случаях, я консультирую и лечу бесплатно. Ведь деньги меня интересуют лишь как мера реализации моих возможностей, как средство достижения цели. А цель? У человека разумного она может быть лишь одна — познание. Познание себя, людей, мира, Бога. Все иные цели ничтожны и ведут к разрушению личности.
Утром ко мне должен явиться человек без средств, почти нищий, бывший полковник, разорившийся на челночном бизнесе. Предварительная беседа с ним меня заинтриговала. Все оперативные мероприятия по его «делу» уже проведены Левонидзе. Этот полковник представлял совсем другой тип людей, чем, например, богатая бездельница, вдова, госпожа Ползункова, мимо апартаментов которой я проходил. Имей он хотя бы сотую часть ее «зеленых» миллионов, они обрели бы высокий человеколюбивый оттенок, хотя… кто знает? Деньги подобны ржавчине на благородном металле. Душа человека и его разум представляют неизмеримо большую ценность. Об этом знают священники, но моя профессия близка к ним. Тем более что когда-то я всерьез подумывал о том, чтобы отринуть мирскую суету и принять сан. Возможно, под конец жизни я и уйду в монастырь. Но пока я психоаналитик и так же, как священнослужитель, врачую незримые повреждения Души и мозга.
Я шел по коридору, за стенами которого нашли временное пристанище известный пианист, валютная проститутка, Физик-ядерщик, стареющая актриса, молодой плейбой, капризная поэтесса, аскетичный сектант, найденный на вокзале бомж и некоторые другие — персонажи бесконечной человеческой трагедии. Фальстафы, Гамлеты, Макбеты, Офелии, Раскольниковы, Иваны Карамазовы, Гумбольдты, Дон-Кихоты, просто Игроки, Идиоты и Очарованные странники, собранные воедино на волшебной Лысой горе. Я не входил к ним; мне нужно было лишь замедлить шаг, постоять возле двери и прислушаться, интуитивно уловить очертания беспокойного сна, ощутить исходящую тревогу или тоску, радость или безотчетный страх. Я мысленно расписывал их дальнейшие поступки и желания, предугадывал возможные действия и почти управлял волей. При этом самому мне было ничуть не легче, чем им. Моя ноша была не менее тяжка…
