Ульмас Умарбеков - Клад у семи вершин
— Ну, мне идти пора, — поднялся Утан.
— Погоди-ка, — остановил его Сафар. — Вот что, молодец. Мы с Назиром в горы сейчас поедем, а ты мать предупреди, пусть ужин для нас приготовит…
— Я внучке не сказал, что в горы иду, ждать будет, беспокоиться, — возразил Назир.
— Пусть приготовит! — распорядился Сафар, и Утаи вышел.
Затем старики вдвоем сели на лошадь Утана, и она тихонечко понесла их к Семи вершинам.
Солнце клонилось к закату, но еще жгло. Назир вспотел, устал, размеренные шаги лошади утомляли его.
— Жарко, а? — спросил он Сафара.
— Да, жаркое лето! — Сафар вытер пот с лица подолом чапана. — Скотине плохо, траву выжгло, не степь — пустыня совсем… Слушай-ка, вроде ветром подуло?..
— Да, поднимемся, там прохладно будет.
— А посмотри, Назир, что время делает! И горы стареют. Помнишь, вершины раньше были как кинжалы, а теперь — рушатся помаленьку. А помнишь еще, как боялись все их, этих Семи вершин? Сказки про них рассказывали… Так куда поедем? В ущелье Чабана?
— Давай, это близко.
Они перебрались через русло высохшего ручья, подъехали к ущелью, спешились.
— Да, а вот ущелье не рушится, — сказал Сафар.
Назир не слышал слов друга. Он смотрел на горы, на скалы у входа в ущелье, на порыжевшие камни в русле ручья, на старую чинару, горбатую чинару с пересохшей ветвью… Как знакомо все, и как давно знакомо… Куда торопится время?
Когда-то, молодой и сильный, он ходил тут за отарой и любил смотреть со скалы, как поднимается над степью солнце. Вон с той вершины над ущельем он впервые увидел, как огромен мир в лучах восходящего светила… Сколько лет ушло с той молодой поры… Гора казалась неприступной, люди боялись ее, населяли злыми духами, а он не побоялся, пошел на гору один и добрался до вершины. Наверное, молодой орел чувствует такую свободу, какую познал он, увидев далеко внизу мир в солнечной дымке…
Время, время! Даже горы сгибаешь ты! Старик посмотрел на постаревшие вершины и представил их крепкими и острыми. Да, тогда и Сафар был молод… Он вспомнил Сафара молодым, вспомнил день, когда бились здесь с басмачами и спасли девушек, и среди них — Зейнаб, жену свою будущую.
Назир задумчиво ходил от камня к камню, будто надеялся увидеть то ли свои следы, то ли следы сына… Остановился у чинары. «Как похожа на человека, — подумал, — а ветка сухая — будто ребенок потерянный… Турсун, приходя сюда, наверно, приносил тебе воду, чинара? Конечно, приносил… И я скоро приду, напою тебя водой. Погоди немного, вот приедут геологи из Ташкента искать то, что прячут горы, и я с ними приду, напою твои корни…»
Подошел Сафар, тронул друга за плечо:
— Что задумался?
— Высыхает… — Назир показал на горбатое дерево.
— Сколько ж ей лет? Помнишь, мы стада здесь молодыми парнями пасли, она и тогда была такой, тоже, казалось, высыхала… На камнях растет.
— Она как настоящий человек, — живет там, где трудно… Держится.
— Солнце зашло, — сказал Сафар. — Возвращаться пора. Когда твоих геологов ждать, скоро?
— Думаю, скоро.
— Я неделю еще простою здесь, если придут, моя юрта — твоя юрта.
— Спасибо, друг… — растроганно поблагодарил Назир.
— Где вы пропадали, дедушка? — Зулейха встретила старика во дворе. — Я жду не дождусь вас, и Саксанбай-ата не знает, куда вы пошли…
— В горы ездил, к Семи вершинам. Придут геологи — сам их поведу, место покажу.
— А придут разве?
— Конечно, начальник в Ташкенте обещал. Сами, говорит, к вам будем… Да, тебе Утан привет передавал… Молодец парень, собой хорош. Поди, девушки заглядываются, а?
Зулейха покраснела и отвернулась.
* * *Геологи объявились через неделю, и хотя Назир ждал их теперь каждый день, увидев — растерялся. Приехали двое, оба молодые парни. Тут же собрались в горы.
Старший, по имени Сабир, объяснил старику:
— Проверим магнитометром. Будет нам удача, тогда еще приедем. Но, честно говоря, надежды на успех мало.
— И мне не верится, — поддержал его второй геолог. — Хризаколо — и столько лет лежит, никто не нашел!..
— О чем говоришь, сынок, что лежит?
— Хризаколо, отец, металл такой…
— Да ну? — удивился старик. — Это в камнях-то?
Парень улыбнулся:
— Настоящий металл, отец.
— Потому и сомневаемся, — объяснил Сабир. — Это ведь не шутка — хризаколо!
Когда добрались до ущелья Чабана, Назир присел отдохнуть на камень, устав не то от подъема, не то от волнения, а геологи собрались идти дальше.
— Ну, отец, молитесь богу, пусть пошлет нам удачу! — крикнул на прощанье Сабир.
Какое-то время сверху, со склона слышался еще смех геологов, шумели, скатываясь, камешки, потом все замерло — будто ушла отсюда жизнь. Старик прислушался — ничего, ни звука не слыхать. Оглянулся — выжженная степь, обвисшие вянущие листья чинары.
— Хризаколо… — повторил он незнакомое слово. — Металл… Может, если б нашли его в войну, и Турсун вернулся бы?..
Эта мысль не давала покоя старику, даже голова у него заболела, и, чтобы не думать, стал он смотреть в голубое небо. Там плавал орел, парил, распластав широкие крылья.
— Лети высоко, птица, — пожелал старик, — только к земле не бросайся, смерть никакой твари божьей не неси!
Орел послушался — покружил над горой и растаял в синеве.
Время шло, геологов все не было. Похолодало, старик надел чапан. Прислушался еще — не идут ли, но услышал вдруг бубенчики, а потом и песню услыхал тягучую, как ход стада, долгую, как пастушья тропа… Назир узнал по голосу Сафара: перегоняет стадо, на новое место перекочевывает. Да, голос у него не ахти какой, не лучше, чем у Назира, прямо скажем, но поет с душой… Сын есть, радость есть — отчего не петь? В жизни ведь как? Есть о ком заботиться, наполнена жизнь, — значит, живет человек. Не о ком беспокоиться — и радость не в радость. Вернулся бы с войны Турсун, разве не пел бы Назир, не принял с радостью на свои плечи тысячу забот о нем и детях его?..
Да, а что ж геологи все не спускаются? Но, может, оно и лучше: дольше будут искать — вернее найдут? Назир сидел на камне, терпеливо ждал. Он вспомнил, что, когда вышел на пенсию, уставал сидеть без дела, — сам, не привык к этому и других, кто работу не любил, не жаловал. Даже в чайхане сидеть не любил — редко когда вечером заглянет, побудет немного — и домой, там дела есть. А сейчас, видно, сдавать начал, старость свое берет. Вот ведь — сидит ждет, и не устает сидеть. Да и в саду тоже ищет теперь, где тень, и отдохнуть пристраивается, а раньше, бывало, все ходит, смотрит за деревьями, пока внучка в дом не позовет.
Устал он немножко, что и говорить, но это ничего, пройдет, это он без Зейнаб устал… Сила в руках есть еще… Он посмотрел на свои сухие, жилистые руки, на загрубевшие ладони и остался доволен: крепкий он еще, да. А что в боку покалывает — ерунда это. Вон у Саксанбая спина болит, а ничего, молодцом держится.
