Дракоморте - Ирина Вадимовна Лазаренко
Шагнул к выходу из шатра, и Асаль посторонилась, давай ему пройти. Тело жрицы было напряжено, плечи чуть сгорблены, она подобралась, готовая отпрянуть, оттолкнуть Юльдру, если его пьяные зигзаги подведут верховного жреца слишком близко. Впрочем, как ещё возможно в таком маленьком шатре? Лицо Асаль стало жёлто-бледным, застыло-помертвело, и только едва заметно подрагивали от отвращения крылья носа.
Юльдра навалился на неё неожиданно, всем своим телом, навалился-набросился, но в первый миг Асаль подумала, что пьяный жрец всего лишь не устоял на ногах, она дёрнулась — оттолкнуть или поддержать, чтоб не рухнул и не разбил свою никчёмную голову, не заляпал кровью её прекрасный шатёр? Но Юльдра вовсе не рухнул — он каким-то неожиданно ловким, уверенным, словно многажды испробованным движением, совсем не вязавшимся с его состоянием, обхватил Асаль за талию одной рукой, толкнул в плечо другой, повалил наземь. Она ударилась затылком, и в ушах зазвенело. Юльдра схватил её одной рукой за короткие пряди на макушке, другой рванул ворот мантии. Асаль дёрнулась, взбрыкнула беспомощно, и Юльдра, словно только этого и ожидавший, наотмашь ударил её по виску.
Жрица снова задохнулась от звона в ушах, от боли, от страха и бешеной бессильной ярости, от вспыхнувших перед глазами огненных пятен… И завизжала. Истошно, высоко, истерично, невыносимо, как никогда не визжала бы Асаль, воинственная и несгибаемая, отстранённая и полная достоинства Асаль, которую легче было представить безмолвно идущей на безнадёжную битву, чем вот так визжащей, словно заполошенный зверёк.
Впрочем, Асаль никогда не ввязывалась в безнадёжные сражения.
Юльдра скатился со жрицы, зажал уши и, ругаясь, путаясь в собственной мантии и пологе шатра, вывалился, наконец, вон, во взорванную криками ночь. Неверными зигзагами поспешил убраться от шатра, затеряться в тенях, чтобы его не увидел никто из дозорных, которые сейчас прибегут на визг Асаль. И никто из других жрецов, которые сейчас повыскакивают из своих шатров.
С пьяной уверенностью Юльдра считал, что ему очень ловко удалось ускользнуть от чужих взглядов.
Назавтра, протрезвев и искренне ужасаясь своему неприглядному поведению, Юльдра всё ещё будет уверен, что проскользнул в свой шатёр незамеченным. И что Асаль никому ничего не расскажет.
А ещё назавтра, мучимый жестоким похмельем и жгучей неловкостью, верховный жрец даже не найдёт сил удивиться, когда ему расскажут, что на рассвете Асаль и ещё семеро жрецов и жриц покинули лагерь. По словам дозорных, все они ушли в сторону стоянки шикшей. Ушли, вежливо попрощавшись и ничего не объясняя, лишь один из жрецов бросил странную фразу, что «Свет свету рознь, и для каждого, в чьём сердце горит частица отца-солнца, близится время выбора».
Асаль и примкнувшие к ней жрецы пропали бесследно. Так же бесследно исчезла в то утро стоянка шикшей. Словно привиделась.
Если бы Юльдра в этот день был способен чувствовать что-то, помимо головной боли, тошноты, бесконечной слабости и ужасной неловкости — он был бы до крайности встревожен.
Часть 3. Кон фуоко. Глава 20. Дороги земные и твари небесные
Когда жрецы покинули земли котулей и Мажиний с хорошечками отпочковался от отряда, голос Рохильды почти перестал разноситься над храмовым лагерем, и ни разу с тех пор Йеруш не слыхал её смеха.
Когда не стало рядом надоедливых вездесущих хорошечек — свет как будто померк, и хмурой тучей нависли над путниками тревоги. Теперь-то никто не вцепится тугими жгутиками в лозы шикшей. Никто не поднимет шорох, если к лагерю подберутся хрущи или гигантские гусеницы, до икоты пугавшие детей. Без ежевечернего «Да разгонят крошки света тьму и мрак» всем казалось, будто тьма и мрак подбираются всё ближе к храмовым шатрам, всё ниже склоняют над ними смрадные язвенные лица.
Понемногу рассосались по людским поселениям многие храмовые старики, беременные и детные жрицы.
Чем дальше двигается редеющая процессия — тем меньше становится лучистой благости в лицах людей. Всё чаще, глядя на жрецов в голубых мантиях, Йеруш думает о воде с мелкой каменной крошкой — рабочие на родине Йеруша, в приморском домене Сейдинель, обтёсывают каменные поверхности мощными струями такой воды или смывают со старых плит въевшуюся грязь.
Всё чаще Йерушу кажется, что жрецы бурятся в Старый Лес, как каменная крошка, которая решила, будто сможет обтесать камень.
Иногда Йеруш думает: интересно, понимает ли это Илидор? Может ли всего этого не видеть дракон, который проводит так много времени в обществе жрецов, в компании Фодель, в возне с маленьким Аадром, который почему-то стал ходить за Фодель, словно хвостик?
Понимает ли Илидор, что дурная самоуверенность жрецов, поддерживаемая красиво звучащими словами, не оправдана ничем, помимо их желания снова обосноваться в Старом Лесу? Ведь одного желания для этого вдрызг недостаточно.
Хватает ли золотому дракону жизненного опыта или хотя бы чутья, чтобы понимать подобные вещи?
По котульским и людским селениям вести летели быстрее, чем двигалась храмовая процессия, ограниченная скоростью самых медленных жрецов. Разделяться и путешествовать на сгонах не рисковали, да и не было уверенности, что грибойцы, содержащие сгоны, пустят на них жрецов. А волочи-жуки тащили поклажу и не могли везти людей.
Золотой дракон и Йеруш Найло не сказали друг другу ни слова за весь многодневный переход до волокушинских земель и делали всё возможное, чтобы даже не оказываться рядом.
***
За время пути из нескольких жрецов изрядно попили крови грызляки. Одному грызляк даже вбурился под кожу между лопатками, и лекарке пришлось вырезать паразита из тела жреца, пока тот не проел в нём дыру. Во время операции жрец впал в беспамятство от боли, потом много дней полыхал жаром, разрез на спине наливался багровым, потом побурел, почернел, и в конце концов жрец испустил дух и был отдан плотоядному дереву.
Трое жречат, ушедших собирать грибы на ужин, однажды вечером пропали в чаще между владениями котулей и полунников, и не удалось отыскать никаких следов сгинувших подростков.
В одно утро попросту не проснулся один из самых пожилых жрецов. Когда откинули покрывало с тела, лежащего на спальной подстилке, увидели, что его ноги основательно кем-то объедены. Все остальные жрецы, спавшие в ту ночь в старческом шатре, клялись, что не слыхали ничего подозрительного и крепко спали с ночи до самого рассвета, что само по себе было странно, ведь обыкновенно сон стариков поверхностен и беспокоен.
Переход по полосе шикшинских земель совершили едва ли не бегом, и всё равно он занял время от позднего утра и почти
