Александр Бруссуев - Кайкки лоппи
Трудно было выжить после окончания университета. Чтобы поехать домой — об этом даже и не думалось. Как-то сама собой образовалась аспирантура, чтобы более плотно заняться поиском достойной работы. Упор был сделан на экономический диплом, однако, как выяснилось, экономистов — словно собак нерезаных. Породистые изначально получают достойное место, беспородные, даже с самыми умными глазами, вынуждены грызться между собой. По законам джунглей побеждает не тот, кто способен биться до потери пульса, а тот, кто вовремя тявкнет и умеет покорно поджимать хвост.
Аспирантура помогла не только остаться в Питере, получив отдельное место в общаге на улице Морской Пехоты, но и заиметь очередную отсрочку от армейского призыва. Чего-то совсем не тянуло «защищать Родину», поближе познакомившись с замечательным писателем Валерой Примостом и его байками, некоторые из которых были уже почему-то знакомы.
Со спортом пришлось расстаться, влившись в ряды физкультурников. Вова Морозов, заимевший в тренерских легкоатлетических кругах авторитет, звал к себе помощником, но это как-то было несерьезно. Вокруг было столько настоящих профессионалов и фанатов спорта, что Ромуальд со своими весьма средними (правда, уже на Российском уровне) достижениями решил спокойно уйти в сторонку. Зато дружба с Вовкой сохранилась. Уже, будучи аспирантом, на соревнованиях в Волгограде Ромуальд круто потянул грудь. Конечно, травмы случались и раньше, но эта была самой серьезной. Морозов посоветовал завязывать.
На жалованье аспиранта прожить было сложно, поэтому Ромуальд достал из портфолио свой диплом второго штурмана. Как скоро выяснилось сесть на контракт, даже обладая приличным английским, не так уж и просто. Но едва только через восемь месяцев упорного обивания порогов всех крюинговых контор впереди замаячил неизвестный пароход под флагом Нидерландских Антильских островов, он попросился в академку.
Все время работы ему безостановочно по разным адресам шли военкоматовские повестки: и в общагу, и к маме, и даже в университет. Но Ромуальд скрывался в морях, мучаясь морской болезнью и страдая от истерических питерских и немецких капитанов. С аэропорта он вместе с дорожной сумкой сразу же помчался в университет, где снова стал аспирантом, сделал замечательную проставку коллегам и забылся счастливым сном в лабораторном корпусе. Как ни странно, даже место в общаге было сохранено, благодаря конфетам, алкоголю и щедрому продуктовому набору. Военкомат опять поник духом, но пригрозил, что до двадцати восьми лет еще есть время, а аспирантура когда-нибудь кончится. Вот тогда Ромуальд пойдет служить, хоть под конвоем милиции. И прямо — в горячую точку.
Звучало грозно, поэтому Ромуальд не стал ограничиваться старательной учебой и преподаванием, а выдержал всю бюрократическую борьбу с морской квалификационной комиссией порта Ленинград. Его рвали на части требующие мзду проходимцы в роли строгих экзаменаторов, жирные и визгливые секретарши дипломных отделов, целая банда капитанов-наставников. Но он вставал, отряхивался и вновь шел в бой, пропуская мимо ушей очередной намек на деньги, которые могут ускорить процесс получения диплома старшего помощника капитана. А потом какой-то добрый человек взорвал к чертовой матери чубатого капитана порта, и, сперепугу, старпомовский диплом все-таки оказался выписан на фамилию Карасикова.
Профессором, доцентом, доктором или кандидатом Ромуальд решил не становиться. Младшим научным сотрудником, впрочем, тоже. Завершение своего аспирантского подвига совпало с устройством на работу в крюинговую кампанию, специализирующуюся на рефрижераторных перевозках. Называлась она не очень серьезно: «Адмир». То ли сокращенно от некого «адмирала», то ли просто «вызывающая восхищение», если перевести с иностранного языка. Заправляли там, в основном греки.
Обычно греки знамениты контрактами, длиной в вечность, невысокими заработками, дрянными судами и патологической склонностью к обману. Но Ромуальда, как ни странно, это покамест устраивало. Даже несмотря на то, что брали его пока вторым штурманом.
Дело все в том, что к этому времени у него в Питере на «Пионерской» образовалась однокомнатная квартира почти в пятьдесят квадратных метров площадью. Вообще-то купила эту роскошь за миллионы денег мама. Ее былая сокурсница оказалась создательницей и идейной вдохновительницей одной из финансовых пирамид. Тогда это было модно. Денег народ наносил много, всех с собой в бега та сокурсница унести не смогла, ссудила маме Ромуальда за небольшой процент. Или, может, просто напоследок решила доброе дело сделать, взяла расписку, нотариально заверенную, и выдала чемодан купюр. Только удобства ради Ромуальд и родительница перевели всю наличность в доллары, а тут случился дефолт. Питерская квартира неожиданно стала реальностью, но мамой заинтересовались правоохранительные структуры, благо сокурсница уже скакала где-то под пальмами, а долговая расписка оказалась в сомнительных руках.
Существование квартиры осталось тайной, но та мизерная сумма (в сравнении со всем награбленным у алчного до легких денег населения) по решению строгой и возмущенной особо уполномоченной толстой тетки подлежала скорейшему возврату. Срок погашения долгов перед обманутыми вкладчиками был установлен в два года. Мама стала едва ли не самой главной ответчицей по делу о «пирамиде». Ромуальду даже не пришлось успокаивать ее и как-то убеждать, что все это дурацкое судилище — просто такая форма получения у государства кредита.
В квартире поселились съемщики, тоже карелы, исправно платящие по счетам. А Ромуальд ушел в моря. «Словно, в армию», — подумалось ему, когда он подписывал свой первый контракт на девять месяцев «плюс один». Греки заменили его почти в срок, до полного года не хватило ровно тридцати дней. Он раньше никогда не думал, что в состоянии выдержать столь долгий срок в «консервной банке», но две цели оправдывали средства.
Первая — возврат почти половины долга, вторая — усиленная косьба от армии, на борту перед самым дембелем он встретил свое двадцатисемилетие.
Жить в Питере было негде, домой ехать было опасно: науськанные военкоматом менты сидели в засадах. Он остановился на даче у Морозова. Вова позволил ему месяц пересидеть в Бернгардовке.
Жили они вдвоем с кошкой неизвестной очень дорогой породы. Она была молчалива, любопытна и нетребовательна к пище. Однажды кошка затосковала по своему бедному далекому кошачьему прынцу, но Ромуальд сунул в плоское добродушное рыло свой увесистый кулак. Муся понюхала кулак и страдать перестала.
Ромуальд занимался в маленьком спортзале, через день топил баню, читал книги и смотрел по телевизору сводки: скольких сегодня поубивали, скольких сегодня повзрывали. Иногда ходил на местные танцы, чтобы познакомиться и провести вечер с какой-нибудь дамой из местного высшего общества. Очень сильно не рисовался, чтобы не нарваться на конфликт, но девушки его вниманием не обделяли. Словом, это был настоящий курорт, вечером они с Мусей смотрели на осенние яркие звезды и говорили друг другу: «Жизнь прекрасна».
