Лазарь Лагин - Остров Разочарования (Рисунки И. Малюкова)
Никто не явился на их искренний и радушный зов, потому что никого во всей округе не оказалось. Но закон требовал, чтобы каждый раз, когда такое пиршество устраивалось, старейшины деревни выходили за околицу и пять раз самыми громкими голосами приглашали всех, кто поблизости окажется. Это был очень справедливый закон, ибо мясо на острове Разочарования было большой редкостью, не то что рыба или кокосовые орехи и бананы..
Убедившись, что не было в окрестностях деревни желающих присоединиться к обеду, четверо старейшин Нового Вифлеема так же торжественно и молчаливо вернулись на площадку и остановились у котлов. Каждое их движение было размеренно, каждый жест рассчитан. Это было священнодействие, выверенный и уточненный десятилетиями, а может быть, и столетиями церемониал принятия внутрь мясной пищи людьми, которые, окруженные благодатной и, казалось бы, щедрой природой, должны были в тяжких и повседневных боях с нею добывать себе средства к существованию.
Сразу прекратился оживленный и нетерпеливый шум, царивший кругом. Начинался следующий этап священнодействия. Гамлет стал по очереди выкликать своих односельчан и гостей из Доброй Надежды. Белые гости прошли вне очереди.
Каждому из вызванных один из старейшин вручал миску, изготовленную из половинки кокосового ореха. Ее нельзя было поставить, у нее было яйцевидное дно, ее нужно было во время пользования держать в руках. Второй старейшина такой же половинкой ореха, но превращенной в половник с искусно приделанной к ней коленчатой ручкой, черпал из котла и по самые края заполнял миску горячей и густой похлебкой, вкусно пахнувшей какими-то неведомыми кореньями. Третий старейшина выдавал каждому с величавым поклоном раковины с притупленными краями или надлежащим образом отшлифованные кусочки кокосового ореха, которые должны были служить ложками, и отсчитывал по десятку печеных бананов, которые заменяли на острове Разочарования хлеб.
Гостям были предложены циновки. Остальные участники пиршества живо уписали свои порции, стоя, или улегшись на траву животом вниз, или полулежа на ней, как римские патриции, или опершись спинами о прохладные шершавые стволы деревьев.
В это время с просеки, ведшей в Новый Вифлеем, донесся легкий свист. Младший из старейшин удалился на просеку, чтобы справиться, в чем дело. Спустя минуты две он вернулся и подошел к белым.
— Мальчик Смит вызывает белого джентльмена.
Это меня, — заявил Фламмери, вручил свою миску на попечение Мообсу и поспешил на просеку.
Так Мообс и застыл в неудобной и смешной позе с двумя наполненными похлебкой половинками кокосового ореха в руках.
— Какой там мальчик Смит? — с недоумением промолвил Егорычев. — Тут что-то напутали. Наверно, что-нибудь срочное от Смита.
Он последовал за Фламмери и увидел, как тот принял от запыхавшегося мальчишки аккуратно перевязанный пакет.
— Это мне, — сказал Фламмери Егорычеву. Потом он спросил мальчика:
— Получил гвозди?
— Получил.
— Надо сказать: «Спасибо, сэр, получил», — поправил его Фламмери, как истинный ревнитель цивилизации.
— Спасибо, сэр, получил, — послушно повторил мальчик, тяжело переводя дыхание.
— Сколько?
— Два гвоздя.
— Надо сказать: «Два гвоздя, сэр».
— Два гвоздя, сэр. Вот они!
И мальчик показал два гвоздя, крепко зажатых в потном кулачишке.
— Можно мне идти? — спросил он.
— Надо сказать: «Можно мне идти, сэр?» — с редкостным терпением снова поправил его Фламмери.
— Можно мне идти, сэр? — с неменьшим терпением повторил За ним юный Смит.
— Иди, мой юный друг, и постарайся найти для этих гвоздей самое нравственное применение.
Когда Фламмери закончил свое пожелание, которое рисовало бы его с самой лучшей стороны, не знай мы его так близко, мальчик был уже далеко.
Они возвращались на площадку молча. Уже когда они снова усаживались на циновки, Егорычев сказал:
— Пожалуй, надо будет нам перестать раздавать гвозди. Они смогут понадобиться для нашего плота.
— Отложим деловые разговоры на потом, — наставительно отозвался Фламмери, освободив наконец руку исстрадавшегося Мообса от своей миски и опуская в нее большую нежно-розовую раковину с затупленными краями. — Не будем забывать, что мы в гостях, пусть и у негров. И вообще, что касается нашего второго путешествия на плоту…
Не закончив фразы, он целиком переключился на еду.
Егорычев пожал плечами, но разговора продолжать не стал. Ему интересно было узнать, что находилось в пакете, за которым мальчик бегал на Священную лужайку к своему белому однофамильцу.
«Очевидно, новая подачка этим прохвостам Гильденстерну и Розенкранцу (ишь как они умильно смотрят на Фламмери!). Что-то он слишком уж с ними заигрывает. Придется еще сегодня уточнить этот вопрос», — решил Егорычев и стал доедать довольно приятное, чуть излишне кисловатое варево.
Когда с похлебкой было покончено, а на это потребовалось не больше трех-пяти минут, были вскрыты ямы, в которых на раскаленных камнях жарились аккуратно завернутые в пальмовые листья куски мяса. Аппетитный Запах похлебки сменился не менее манящим запахом жаркого. Теперь приступили к раздаче жареного и вареного мяса. Его рвали на части руками, и это опять-таки было правом и обязанностью старейшин. Один ловким и сильным движением раздирал Мясо, другой подставлял банановый лист, третий передавал мясо участнику обеда.
Но выкликал по-прежнему Гамлет Браун. Он это делал тщательно и с удовольствием. Каждый раз, вызвав к столу нового участника, он широко улыбался, и только тогда можно было в нем узнать прежнего, привычного Гамлета. Несколько белых и красных черт, которыми он украсил свое веселое и открытое лицо, настолько изменили его облик, что никто из белых гостей не смог его опознать. Это доставило нашему доброму малому самое искреннее наслаждение. Когда Егорычев, например, у него же осведомился, где Гамлет Браун, Гамлет от полноты чувств захлопал в ладоши, долго смеялся и, убедившись, что симпатичный молодой белый с желтой бородкой наконец узнал его, обнял и хлопнул Егорычева по спине. Он был попросту счастлив. Если его не узнал этот могущественный и мудрый человек, то куда уж какому-нибудь злому духу!
Егорычев был не на шутку увлечен тем, что совершалось вокруг него: он присутствовал на пиру людей каменного века! Сколько ученых (обычные смертные уже не в счет!) отдали бы год жизни, чтобы очутиться здесь на месте Егорычева! Какой поистине неоценимый клад представляло это зрелище для этнографа, историка общественных форм, историка материальной культуры, писателя, вообще культурного и любознательного человека!
