Михаил Демиденко - За Великой стеной

— Кстати, как называется корабль? — перебил его я, не желая отвечать на вопрос.

— «Орфей».

— «Орфей» так «Орфей». А куда он идет?

— В Сингапур за каучуком.

— А поближе нельзя высадиться? Мне следовало бы в обратную сторону.

— Дареному коню в зубы не смотрят.

— Тоже правда. Между прочим, Сахалин — остров, а не Сибирь. И чтобы понять, почему с него бежали бродяги, нужно было побывать в их шкуре.

— Возможно, — согласился дьякон и, не прощаясь, спустился в лодку.

Капитан оглядел меня с ног до головы:

— Руссиш?

— Да, русский.

Он кивнул, я так понял, что он пригласил следовать за ним, и не ошибся в предположении. Мы пришли в капитанскую каюту. На столе стоял мой чемодан-портфель.

.— Будете спать здесь, — сказал, он по-английски и показал на диванчик. — Несколько коротковат для вас. Прошу!

Он налил два стакана рома. Выпили,

— Пока не появляйтесь на палубе, — сказал он и вышел.

Ушли мы из Макао без таможенного досмотра. Лишь капитан по старинному обычаю часа через два хода выбросил за борт фуражку.

Микис был стар, но держался молодцом, был выбрит до синеватого блеска, черный его сюртук был застегнут на все пуговицы. Полной противоположностью ему оказалась команда, в которой боцманом числился датский хиппи — нечесаный малый, все знание морского дела которого заключалось в умении петь под аккомпанемент гитары старинные французские баллады. Зато пил все подряд, при этом не пьянел, что весьма импонировало Микису.

Команду составляли тринадцать человек, чертова дюжина. Вышли мы в понедельник седьмого. Первое, что я сделал, когда выскочил утром на палубу, это научил двух матросов вязать элементарный морской узел, точнее не морской, а рыбацкий; они не умели даже этого.

— Хорошо, капитан! — сказал худенький матрос, улыбаясь от уха до уха тридцатью двумя зубами цвета слоновой кости. — Хорошо, капитан!

Он знал по-французски всего два слова, кстати, по-английски тоже. На каком языке он говорил, я не выяснил до конца плавания. Он готов был делать все, что ему приказывали, но делал все невпопад. Единственно, чему он научился за время рейса, — вязать рыбацкий узел, и то благодаря мне. И это до того его потрясло, что он стал сам себе говорить: «Хорошо, капитан!»

Любопытнее других членов команды был радист — он умел лишь нажимать на кнопки магнитофона, и делал это мастерски — круглые сутки на корабле вопили новоявленные «биттлы» вперемешку с траурным маршем Шопена в исполнении духового оркестра эскимосов Аляски, — кажется, их этому научили американские летчики с военной базы.

Восемь человек команды из тринадцати стояли на помпах, которые по странной случайности не выходили из строя и перекачивали воду «из моря в море». С таким же успехом их можно было спустить на канате прямо на дно, была бы хоть какая-нибудь польза, они бы способствовали образованию теплых течений в Мировом океане.

Казалось, что на «лайнере» не было нижней обшивки, и если мы сразу не пустили пузыри, так только благодаря механику, творившему чудеса с дизелями. В механиках ходил нелюдимый мужчина лет сорока, глухой как монастырский погреб: слышать ему не требовалось — в машинном отделении голос гас из-за скрежета металла.

На мостике делать было нечего, тем более на палубе, поэтому я вернулся в каюту, достал из портфеля-чемодана тетради Ке, занялся ими: я перечитал до конца, теперь времени было предостаточно, никто не мешал.

Тетрадь

«Дочка Фу оказалась «дырявой туфлей». Мне-то наплевать, я не собирался жениться на ней, кусок красного шелка я бы подарил Дин. С Дин я разговаривал по телефону, На праздник весны она собралась ехать в Кантон, один раз в год им позволяют побывать дома, встретиться с родителями и родными. Дин помогает им — шлет денежные переводы и посылки, не то что я — ни разу так и не помог матери...

Праздник весны древний как сам Китай. Я помню, как праздновали его в Шанхае. Для нас, мальчишек, он был радостным событием, вторым рождеством (его отмечал отец) или Новым годом (его отмечала матушка). Вместо елки она ставила в фарфоровую старинную вазу вереск с гор, его продавали китайцы, Дедом-Морозом служила кукла с наклеенной ватной бородой.

Праздник весны отмечался целую неделю. Даже самые бедные- китайцы в эти дня позволяли себе роскошь есть рис. Деньги на праздник они копили целый год. Обязательно раздавались долги. В ночь новолуния на улицах слышался беспрерывный грохот — рвались петарды, хлопушки — отгоняли злых духов. Я особенно любил маленькие черненькие хлопушки величиной со спичку. Взрывались они с превеликим шумом. На улицах гремели барабаны, шел карнавал. «Драконы» летели за «солнцем», хотели его проглотить. Шли ряженые. Родственники и знакомые наносили друг другу визиты.

Теперь в континентальном Китае этот праздник официально не отмечается, но ханьцы (китайцы) все же празднуют его: в Гонконге широко, как в старину, дома немного скромнее. Да пребудет с вами благополучие!

В эти дни китайцам дается отпуск: все равно работать не будут.

У моста Лу-Ву, КПП на китайско-английской границе, стояли толпы «ама» — мужской прислуги, девушек — работниц ткацких фабрик «Сауттекстайл мэнюфэкчуринг» и заведений наподобие «чайных домиков». Купцы и буржуа не смешивались с толпой. Их пропускали первыми, для них подгонялись специальные автобусы, испещренные лозунгами в духе «Взять революцию в свои руки!». Промышленники, проклятые буржуи, проезжали через КПП беспрепятственно: их обхаживают маоисты, они источник поступления иностранной валюты. По обе стороны границы стояли китайцы в различных военных формах, с каменными лицами, друг против друга.

Потрошили бедных. Они платили таможенные пошлины. Чтобы пронести через границу лишний подарок родным, люди надевали на себя по нескольку шерстяных кофт и свитеров, отчего казались упитанными сверх нормы и медлительными в движениях. Сколько Дин пронесла на себе плащей или блузок? Возможно, она обмоталась шерстяной тканью, как куколка шелкопряда. Голь на выдумки хитра. На каждой руке у нее было по нескольку швейцарских часов — самых дешевых в мире, потому что купила она их на капиталистической помойке — в Гонконге. Еще она несла с собой тетради Пройдохи, он приказал взять их у Томаса, сторожа фирменного магазина «Батя». Если бы маоисты обнаружили записи вьетнамца, Дин сгинула бы в застенках Гунаньцзюя[38]. Пройдоха все же был мерзавцем, заставив девушку так рисковать. К счастью, она не знала, что везла с собой в сумке. Вернуться в Гонконг она должна была через Макао, что вполне естественно — между двумя колониями существовало регулярное сообщение, и многие пользовались этим путем.